Если посмотреть частотность эпитетов, прилагаемых к Нине Михайловне, то, думаю, на первое место выйдет слово “неутомимый” - “instancabile”. Она поражала всех - и стар, и млад - своей необыкновенной, выдающейся даже на общевозбужденном итальянском фоне неутомимостью, некоей пассионарностью, страстной увлеченностью, даже чудаковатой на фоне академической среды.
Когда Нина Михайловна заступала к микрофону по залу обычно проходила волна приятного возбуждения: он нее уже заранее ждали какой-то энергетической подпитки, раскованности, выходки, обличения или восторженной оценки. Академические рамки ей были тесны: она любила форумы, открытые столы, экуменические встречи и прочие массовые формы общения людей культуры.
Меня в ее деятельности, помимо неутомимости, поражала вездесущность Нины Михайловны. Она была в курсе всех главных событий русско-итальянской жизни и даже их участницей – и это при том, что Каухчишвили не пользовалась электронной почтой и Интернетом, и даже общение по телефону в последние годы с ней было затруднено по причине резкого ухудшения ее слуха. Ей как-то хватало традиционных способов, и я даже недавно получал от нее по почте – не электронной – нужные мне сведения и ксероксы редких статей.
Каухчишвили принадлежала к тем людям, которые являются целыми учреждениями, институтами, со своими структурами, аппаратами, филиалами. За исключением интернетовского обеспечения, она была хорошо оснащена и пользовалась какими-то магнитофонами и микрофонами – отчасти, вероятно, чтобы лучше слышать. А слышать и знать она хотела все. Обычная филология и русская литература ей тоже были тесны. Ее интересовала философия, богословие, история – чаще с религиозным уклоном, то есть там, где в разных ипостасях проявляются вера и дух.
Любимым и весьма здоровым ее детищем стали ежегодные конференции в монастыре Бозе на тему русской духовности. Именно там я и познакомился с ней, лет пятнадцать назад, на одной из самых первых конференций, - она была посвящена наследию старца Паисия Величковского. Собственно Нина Михайловна и внедрила меня, совсем ей незнакомого человека, в этот исключительный мир: когда я изъявил желание приехать на конференцию, меня отослали к Каухчишвили, как к некоему фильтру и сначала она для меня явилась в форме факса, на который я должен был отослать для одобрения свой текст. Позднее я, как и многие другие, практически ежегодно встречался с ней именно в монастыре Бозе. Его монахи и прислали мне письмо о кончине Нине Михайловны, озаглавленное “Пасха Каухчишвили”. В начале января, в рождественские дни, даже не читая текста, мне стало ясно, что речь идет о ее упокоении.
Нина Михайловна скончалась в своем Милане, 4 января на 91-м году жизни: она успела отметить 90-летие. Родилась же она в Берлине, 20 августа 1919 года, в семье грузина-эмигранта и русской женщины. Интересно, что она изначально, по рождению принадлежала к католической Церкви. То, что Нина – католичка, меня удивило при нашей первой встрече: в Грузии, однако, как она мне объяснила, существуют исторические районы с католическим, как бы униатским, населением, но совершенно спокойно относящимся к Православию – более того, Нина Михайловна очень любила русскую православную культуру, писала про всех самых важных русских святых, а одно из ее последних исследований, вышедших и на русском – посвящено матери Марии (Скобцевой), которая поразила Каухчишвили (и не только ее) своей жизнью, точнее - житием.
В 40-м году семья Нины покинула Берлин и переехала в Милан. В качестве собирателя мемуаров я не раз обращался к Нине Михайловне с просьбой написать что-нибудь для того или иного сборника. Она как-то отнекивалась, но за мемуары все-таки села – понятно, не по моей просьбе, а по внутреннему побуждению. В итоге, впрочем, она подробно описала русскую жизнь в Германии, а не в Италии – и это понятно. Первые 20 лет прошли там, да и время, 20-30-е годы, было яркое.
В Италии жилось спокойнее. Католики Каухчишвили вписались в местный фон. Они слегка итальянизировали фамилию, которая в ее немецком варианте писалась невозможным для итальянцев образом: в одном месте стояло подряд пять согласных букв. Нина поступила в Католический университет Милана по специальности русская литература. Ее первый предмет изучения – Долли Финкельмон, внучка Кутузова, одна из пушкинских муз и, кстати, тоже католичка из России. Нина опубликовала ее французский дневник, первые, самые важные его части. Затем она увлеклась семиотикой (отсюда и ее известная дружба с Тарту), затем – отцом Павлом Флоренским, затем – русской святостью и многим иным.
Ее способности как человека-учреждения понадобились в 60-е годы, когда Нину пригласили обустроить славяноведческую кафедру во вновь учрежденный университет города Бергамо – в отечественной культуре его упорно произносят как Бергамо.
Нину отличал юмор и ирония, и поэтому она извинила мои некоторые избыточные эпитеты в ее адрес. В своей обзорной статье для еженедельника Русская мысль про конференции в Бозе я назвал ее матриархом итальянской славистики, а также серой кардинальшей монастыря, легкомысленно упустив из виду, что статья попадет и к Нине Михайловне. При нашей следующей встрече она припомнила мне и матриарха, и кардинальшу.
Мы много с ней смеялись и в одну из наших последних встреч, все в том же монастыре Бозе в Пьемонте. По окончании конференции нас посадили в один и тот же поезд, шедший на Милан, и мы общались наедине с часок. В заключение беседы, во время которой, как водится, мы обсуждали докладчиков – их выступления и биографии - она заявила мне: “Да, много было участников. Жаль, однако, что Талалай не приехал”. Пришлось не без смущения и последующего оглушительного смеха Нины Михайловны открыться… Напомню, что ей уже было под 90, и у нее было плохо со слухом и, возможно, со зрением. Прекрасная память, ей, однако, не изменяла, о чем я убедился в самый последний раз, когда ее слушал, в 2008 году, на конференции Русские в Милане.
Мы рассказывали о предметах наших исследований, а Нина Михайловна Каухчишвили рассказывала о себе самой - с полным правом.
Когда Нина Михайловна заступала к микрофону по залу обычно проходила волна приятного возбуждения: он нее уже заранее ждали какой-то энергетической подпитки, раскованности, выходки, обличения или восторженной оценки. Академические рамки ей были тесны: она любила форумы, открытые столы, экуменические встречи и прочие массовые формы общения людей культуры.
Меня в ее деятельности, помимо неутомимости, поражала вездесущность Нины Михайловны. Она была в курсе всех главных событий русско-итальянской жизни и даже их участницей – и это при том, что Каухчишвили не пользовалась электронной почтой и Интернетом, и даже общение по телефону в последние годы с ней было затруднено по причине резкого ухудшения ее слуха. Ей как-то хватало традиционных способов, и я даже недавно получал от нее по почте – не электронной – нужные мне сведения и ксероксы редких статей.
Каухчишвили принадлежала к тем людям, которые являются целыми учреждениями, институтами, со своими структурами, аппаратами, филиалами. За исключением интернетовского обеспечения, она была хорошо оснащена и пользовалась какими-то магнитофонами и микрофонами – отчасти, вероятно, чтобы лучше слышать. А слышать и знать она хотела все. Обычная филология и русская литература ей тоже были тесны. Ее интересовала философия, богословие, история – чаще с религиозным уклоном, то есть там, где в разных ипостасях проявляются вера и дух.
Любимым и весьма здоровым ее детищем стали ежегодные конференции в монастыре Бозе на тему русской духовности. Именно там я и познакомился с ней, лет пятнадцать назад, на одной из самых первых конференций, - она была посвящена наследию старца Паисия Величковского. Собственно Нина Михайловна и внедрила меня, совсем ей незнакомого человека, в этот исключительный мир: когда я изъявил желание приехать на конференцию, меня отослали к Каухчишвили, как к некоему фильтру и сначала она для меня явилась в форме факса, на который я должен был отослать для одобрения свой текст. Позднее я, как и многие другие, практически ежегодно встречался с ней именно в монастыре Бозе. Его монахи и прислали мне письмо о кончине Нине Михайловны, озаглавленное “Пасха Каухчишвили”. В начале января, в рождественские дни, даже не читая текста, мне стало ясно, что речь идет о ее упокоении.
Нина Михайловна скончалась в своем Милане, 4 января на 91-м году жизни: она успела отметить 90-летие. Родилась же она в Берлине, 20 августа 1919 года, в семье грузина-эмигранта и русской женщины. Интересно, что она изначально, по рождению принадлежала к католической Церкви. То, что Нина – католичка, меня удивило при нашей первой встрече: в Грузии, однако, как она мне объяснила, существуют исторические районы с католическим, как бы униатским, населением, но совершенно спокойно относящимся к Православию – более того, Нина Михайловна очень любила русскую православную культуру, писала про всех самых важных русских святых, а одно из ее последних исследований, вышедших и на русском – посвящено матери Марии (Скобцевой), которая поразила Каухчишвили (и не только ее) своей жизнью, точнее - житием.
В 40-м году семья Нины покинула Берлин и переехала в Милан. В качестве собирателя мемуаров я не раз обращался к Нине Михайловне с просьбой написать что-нибудь для того или иного сборника. Она как-то отнекивалась, но за мемуары все-таки села – понятно, не по моей просьбе, а по внутреннему побуждению. В итоге, впрочем, она подробно описала русскую жизнь в Германии, а не в Италии – и это понятно. Первые 20 лет прошли там, да и время, 20-30-е годы, было яркое.
В Италии жилось спокойнее. Католики Каухчишвили вписались в местный фон. Они слегка итальянизировали фамилию, которая в ее немецком варианте писалась невозможным для итальянцев образом: в одном месте стояло подряд пять согласных букв. Нина поступила в Католический университет Милана по специальности русская литература. Ее первый предмет изучения – Долли Финкельмон, внучка Кутузова, одна из пушкинских муз и, кстати, тоже католичка из России. Нина опубликовала ее французский дневник, первые, самые важные его части. Затем она увлеклась семиотикой (отсюда и ее известная дружба с Тарту), затем – отцом Павлом Флоренским, затем – русской святостью и многим иным.
Ее способности как человека-учреждения понадобились в 60-е годы, когда Нину пригласили обустроить славяноведческую кафедру во вновь учрежденный университет города Бергамо – в отечественной культуре его упорно произносят как Бергамо.
Нину отличал юмор и ирония, и поэтому она извинила мои некоторые избыточные эпитеты в ее адрес. В своей обзорной статье для еженедельника Русская мысль про конференции в Бозе я назвал ее матриархом итальянской славистики, а также серой кардинальшей монастыря, легкомысленно упустив из виду, что статья попадет и к Нине Михайловне. При нашей следующей встрече она припомнила мне и матриарха, и кардинальшу.
Мы много с ней смеялись и в одну из наших последних встреч, все в том же монастыре Бозе в Пьемонте. По окончании конференции нас посадили в один и тот же поезд, шедший на Милан, и мы общались наедине с часок. В заключение беседы, во время которой, как водится, мы обсуждали докладчиков – их выступления и биографии - она заявила мне: “Да, много было участников. Жаль, однако, что Талалай не приехал”. Пришлось не без смущения и последующего оглушительного смеха Нины Михайловны открыться… Напомню, что ей уже было под 90, и у нее было плохо со слухом и, возможно, со зрением. Прекрасная память, ей, однако, не изменяла, о чем я убедился в самый последний раз, когда ее слушал, в 2008 году, на конференции Русские в Милане.
Мы рассказывали о предметах наших исследований, а Нина Михайловна Каухчишвили рассказывала о себе самой - с полным правом.
