Александр Генис, Соломон Волков, Нью-Йорк.
Александр Генис: Этой осенью в нью-йоркском музее современного искусства, который все у нас называют МОМА, проходит крайне любопытная ретроспектива грузинского кино. Причем интересно, что точно такая же ретроспектива состоялась и в Беркли, на другом берегу Америки, в Калифорнии. Это большой фестиваль грузинского кино прошел в Нью-Йорке с огромным интересом и хорошо встречен прессой. О грузинском кинематографе писали как о феномене, который требует отдельного осмысления, поскольку это и не часть советского кинематографа, и не часть европейского кинематографа, а отдельный эстетический феномен. Вы согласны с такой оценкой?
Соломон Волков: Да, конечно же. И я тоже вспоминаю о том, какое впечатление феномен грузинского кино произвел на всех на нас, когда мы жили еще в Советском Союзе. Это тоже было совершенно особое явление.
Александр Генис: Я помню, как вы однажды сказали, что грузинский кинематограф для нас был тем же, чем итальянский неореализм.
Соломон Волков: Да, верно. Тут ведь любопытно вот что: грузинские кинематографисты, безусловно, многое почерпнули из итальянского неореализма, но они это сделали в более для нас привлекательных фольклорных формах. Грузия, вообще Закавказье, в особенности Грузия и Армения — это были какие-то сказочные края для нас, не столько страны, сколько определенные мифологемы. Причем по отношению и к одной, и к другой стране, и к Армении, и к Грузии, эти мифологемы стали складываться еще до революции. Особый интерес к армянской литературе проявлял Брюсов, выпуская соответствующие антологии. Впоследствии, это может быть было связано с тем фактом, что Сталин считался грузином, тут есть некоторые контроверсии на этот счет, некоторые настаивают на том, что он был осетином, но это неважно, это все в рамках грузинской культуры происходило. Поэты, самые лучшие наши поэты от Заболоцкого и Пастернака до Ахмадулиной и Евтушенко переводили грузинских поэтов.
Александр Генис: Интересно, что великие поэты часто делили Закавказье: Мандельштам взял себе Армению, Пастернак - Грузию.
Соломон Волков: Именно так. Вспомните также путевую прозу Битова, она ведь тоже воспринималась как глоток свежего воздуха. Так что тут есть вообще довольно много любопытного, о чем можно было бы порассуждать и поспорить.
Мы ведь с вами из Риги оба. Я малышом в Риге пошел учиться в латышский класс, потому что не было в этой спецшколе музыкальной, куда я поступил, не было русского набора в тот год и можно было только в латышский класс пойти. Я кончил этот класс отличником, одним из двух отличников, похвальная грамота у меня до сих пор хранится со Сталиным и Лениным. Латышский язык я знал очень неплохо, сейчас, конечно, подзабыл, но знал хорошо. Дружил со многими представителями латышской интеллигенции, с поэтами и с художниками, с композиторами. В моем присутствии они особо не стеснялись и сильно очень ругали тот нажим, который, как им представлялось, осуществлялся властями из Москвы. Ну это как в любой интеллигентской кампании. На самом деле на московских или ленинградских кухнях говорили то же самое. Но в Риге это усугублялось национальным аспектом. И им всем казалось, что если бы они освободились от тяжелой опеки со стороны Москвы, их культура найдет свободный доступ на Запад и получит там гораздо более широкое распространение. И вот здесь, как мне кажется, они ошиблись.
Александр Генис: Это еще как сказать. Посмотрите на нашего земляка Петера Васкса, который нашел себе аудиторию на Западе. Посмотрите на эстонца Арво Пярта, который стал композитором с мировым имнем. Нельзя сказать, что они совсем забыты.
Соломон Волков: Можно посмотреть и на грузина Гия Канчели, кстати, который написал музыку для многих грузинских фильмов. Но тут есть и другой аспект, потому что эти как раз авторы, (и я об этом тоже все время думаю и говорю), при том, что, на мой взгляд, они являются национальными голосами своих стран, их, за исключением может быть Пярта, по-настоящему за национальный голос своей страны в этих странах не принимают: они для них слишком нетрадиционны.
Александр Генис: Так или иначе, возврашаяь к грузинскому кино, скажем, что в первую очередь оно привлекает нам потому, что оно грузинское, оно очень этноцентрическое, и часто эти фильмы пользовались огромным успехом именно благодаря экзотике.
На фестивале в МОМА представлены были среди грузинских фильмов фильмы Параджанова. Это, конечно, некоторый ляп, потому что хотя Параджанов и вырос в Тбилиси, но он, конечно, армянин, который снял самый знаменитый фильм - «Тени забытых предков» - в Киеве. Но так или иначе он человек тбилисской культуры — это тоже правда, но это -отдельная история. И фильмы Параджанова, конечно, заслуживают отдельного фестиваля, потому что их нельзя смешивать ни с грузинским, ни с каким другим кино.
Соломон Волков: Ни с грузинским, ни с армянским, ни с украинским — это страна Параджанова.
Александр Генис: Совершенно верно, именно так к Параджанову относятся в Америке. Я бы сказал, что из всего русского кино, если это можно назвать русским кино, кино, которое делалось в Советском Союзе, как раз именно фильмы Параджанова нашли себе самых благодарных зрителй в Америке.
Соломон Волков: Если не считать Тарковского, конечно.
Александр Генис: Я бы сказал, что Параджанова любят здесь больше, потому что у Параджанова есть свой культ. Я видел людей, которые сходят с ума от Параджанова и которые поклоняются ему, причем я их видел живьем, когда Параджанов впервые приехал в Америку. Вот о чем, мы поговорим отдельно.
Однако, и без Параджанова там были еще очень интересные фильмы. Для меня, пожалуй, главным было кино Иоселиани. Дело в том, что там показывали его лучшие, на мой взгляд, фильмы, а именно: “Листопад” и «Жил певчий дрозд». Эти картины я до сих пор считаю шедеврами, и знаю, что я говорю., ибо недавно проверил свое впечатление на картине «Жил певчий дрозд».
Мы были молоды, когда фильм этот только появился, а он снят в 1971 году. Для нашей компании это был фильм-пароль, по нему мы судили о человеке: если он понимает это кино, то это наш человек. Прошло много лет, однажды мне написали из Москвы, что собираются выпускать серию: все фильмы Иоселиали, и спросили, не готов ли я написать предисловие к фильму «Жил певчий дрозд». Я с радостью согласился, мне прислали фильм, я его посмотрел, написал предисловие. Больше я никогда этих людей не встречал, не слышал, все это кончилось, и никто мне не ответил, как часто в таких случаях происходит.
Но я не жалуюсь, потому что благодаря этому я посмотрел заново этот фильм и обнаружил, что он ни капли не устарел, только изменилась его тема. Конечно, не она изменилась, а я изменился. Если для меня в молодости это был фильм о лишнем человеке. Вы помните, герой фильма «Жил певчий дрозд» - человек, который не удался, он ничего не успел сделать, потому что он все время был занят чем-то посторонним своему композиторскому призванию. И тогда мы думали, что это фильм о лишнем человеке, типичная фигура для русской интеллигенции, такой Евгений Онегин нашего времени, который все время занимается не тем, чем надо. Но теперь, когда я его посмотрел заново, я подумал о том, что это фильм о том, что лишних людей не бывает вообще - герой свое дело сделал.
Соломон Волков: Он состоялся как личность.
Александр Генис: И в этом самое главное: лишних людей не бывает.
А какой ваш фильм любимый из тех, что показывали на фестивале?
Соломон Волков: Вы знаете, в каждой эпохи обыкновенно бывает две личности, представительная пара: Толстой или Достоевский, условно говоря, Прокофьев или Шостакович. И в грузинском кинематографе, мне представляется, такой парой Иоселиани и Абуладзе. Мы с вами часто делим между собой такого рода пары.
Александр Генис: По-моему, это плодотворно для наших диалогов.
Соломон Волков: Так вот, я в этой паре выбираю Тенгиза Абуладзе. Моя любовь к Абуладзе началась с его фильма «Мольба» 1968 года, который на меня произвел такое впечатление, что я его ходил тогда смотреть никак не меньше 10 раз, и с каждым разом я находил в этом фильме какие-то новые оттенки, детали. В фильмах Иоселиани пленяет такая непосредственность и легкое, плавное движение нарратива.
Александр Генис: Да, это импульсивность, внезапность поворотов. Но на самом деле это - мастерски продуманная внезапность, которая оставляет ощущение импрессионизма.
Соломон Волков: Ощущение легкости. Фильмы Абуладзе совсем не такие, они перегружены.
Александр Генис: Они театральны, барочны, они напоминают оперу.
Соломон Волков: Правильное совершенно определение их как барочных, потому что они перегружены, как и все барочное искусство символами. И с первого раза невозможно оценить всю эту насыщенность символических фильмов Абуладзе. Она, кстати, очень ярко проявилась и в его последнем фильме «Покаяние» 1987 года.
Александр Генис: Который и оказался в центре нью-йоркской ретроспективы.
Соломон Волков: «Покаяние» парадоксальным образом, (я вспомнил, я совершенно об этом факте забыл, но когда думал о сегодняшнем нашем разговоре, то вдруг вспомнил), на следующий год после выпуска еще успел получить Ленинскую премию. Большего абсурда не могу себе представить.
Александр Генис: История с этой Ленинской премией напоминает мне, что Петербург до сих пор находится в Ленинградской области. Что-то общее здесь есть.
Соломон Волков: Шнитке нашел тогда силы отказаться от Ленинской премии, на которую его выдвигали. Абуладзе эту премию взял. Я не собираюсь никоим образом никакими камнями в него кидать, а просто хочу сказать, что «Покаяние», конечно же, тоже великий фильм. В тот момент, может быть, мы несколько недооценили «Покаяние». Нам казалось: ну хорошо, это может быть первая ласточка на такую сложную тему как Сталин и десталинизация. Потому что там эта оттепель, это оттаянивание после сталинского режима замечательно изображено. Но сейчас задним числом я могу сказать, что ничего лучшего в кинематографе, пожалуй, не было создано. Для меня «Покаяние» так и осталось самым сильным фильмом на эту тему. Я могу его только, пожалуй, сопоставить с фильмом Германа «Хрусталев, машину». Это абсолютно разные по полюсам, конечно, произведения. Я вам должен сказать, признавая гениальность обоих этих фильмов, если выбрать, что смотреть, то мне трудно было бы пересматривать еще раз и еще раз «Хрусталева», потому что это очень тяжелый, царапающий сердце фильм, а «Покаяние» смотреть можно, сколько угодно. Особенно и потому, что там использована музыка Пярта. Это большая находка Абуладзе, здесь очень пригодилась ему эта музыка, заметим, эстонского композитора. Там есть гармония во всем этом внутренняя, какой-то покой. После просмотра этого фильма ты испытываешь колоссальное удовлетворение.
Александр Генис: Тот самый катарсис, которого Герман нам не дал.