ВЗГЛЯД ИЗ ВАШИНГТОНА---23 марта исполнилось 8 лет с момента проведения референдума по проекту Конституции Чеченской Республики. В 2003 году, впервые после распада Советского Союза, Чечня провозгласила себя неотъемлемой частью России. Но можем ли мы говорить сегодня о том, что сближение между российским и чеченским обществами произошло? И если нет, то что сдерживает этот процесс?
В 2011 году мартовский конституционный референдум восьмилетней давности активно вспоминали. За день до памятной годовщины были проведены торжественные мероприятия, даны все необходимые в таких случаях оценки. Даже присматриваться к ним подробно не надо, чтобы увидеть в них региональную разновидность путинских интерпретаций. Те же фразы о республике, стоявшей на «грани пропасти», те же упоминания о «проклятых и лихих 90-х» и нынешней власти как о гаранте «консолидации», мира и прогресса.
И в самом деле, нынешняя Чечня, действительно, не похожа на ту, что была восемь лет назад. Строятся новые дома, открываются школы, в университетах идут занятия, люди получили возможность для карьерного роста. И даже зарплаты, по крайней мере в госсекторе, выдаются стабильно. Конечно, все это приправлено культом личности двух «спасителей» Чечни: отца и сына Кадыровых. Но те, кто хочет, найдут в этом проявления политической конъюнктуры. Мол, по мере нарастания позитивных тенденций эти «отдельные негативные» явления пройдут. В этом же ряду можно отметить и тот факт, что сегодня Чечня в своеобразном «террористическом соревновании» занимает лишь четвертое место, после Дагестана, Ингушетии и Кабардино-Балкарии.
Однако за фасадом кадыровского благополучия возникают проблемы, о которых по торжественному случаю не принято говорить. То же самое «четвертое место» не превращает автоматически Чечню в оазис стабильности. После отмены режима КТО число терактов здесь не сократилось, а выросло. Только в течение прошлого года в Чечне было проведены 62 специальные операции, а локальные КТО вводились трижды. Вот они, чудеса бюрократической изворотливости. Контртеррористическая операция отменена, и в то же время «кое-где порой» проводится. Знаковые нападения на республиканский парламент и родовое гнездо Рамзана Кадырова - Центорой, также говорят о том, что даже высшие должностные лица республики не являются неприкасаемыми для боевиков. Добавим к этому тот факт, что «проигрыш» в «террористическом соревновании»- свидетельство скорее слабости и провалов российской политики, нежели доказательство ее успехов в отдельно взятой Чечне.
Но самое главное - это не декоративная стабильность самого проблемного российского субъекта. Намного более важной проблемой является «цена вопроса». Точнее, цена этой показной стабильности. Разбираясь в этом, следует признать: именно восемь лет назад Москва пошла по пути легитимации проекта «чеченизации» власти и управления. Решившись за четыре года до этого на вторую военно-полицейскую операцию против чеченских сепаратистов, Москва поставила перед собой далеко не праздный вопрос: «В какой точке надо сворачивать войну и переходить к миру?» Надо сказать, что у Москвы было много различных вариантов поведения, начиная от прямого президентского правления до парламентской республики. Последний вариант, конечно же, не предполагал появление в Чечне «второй Италии». Но отсутствие «единоначалия» в проблемной республике, вместе с учетом интересов различных групп влияния, могло бы стать хорошим инструментом, обеспечивающим центру «золотую акцию» в принятии ключевых решений.
Однако в 2002 году, когда Владимир Путин озвучил саму идею конституционного референдума, верх взяли иные соображения. Главное - максимум внешней лояльности и минимум политической ответственности. Вы делаете вид, что верны нам, а мы делаем вид, что управляем вами, позволяя вам реализовывать свои смелые политические проекты.
Принятие Конституции «новой» Чечни, проходившее с многочисленными нарушениями федерального Основного закона и российского законодательства в целом, воочию показывало: для Кремля во главу угла ставится не государственный интерес и право, а целесообразность. В то время как во всех субъектах РФ правились уставы и конституции, изымались «суверенитеты» и «гражданства», Чечня получала положение «более равного» среди других.
За восемь лет много воды утекло. Ушел из жизни генеральный конструктор проекта «чеченизация» Ахмад Кадыров. В Чечне, как и в других субъектах РФ, более нет выборных президентов, а основной закон в 2007 году подвергся правке, в результате чего всякие «суверенитеты» исчезли, как с белых яблонь дым. Но правила игры в отношениях между Москвой и Грозным, несмотря на исправление некоторых юридических шероховатостей, принципиально не поменялись. Концентрация реальной власти в республике в руках Рамзана Кадырова, его вольное отношение к российскому закону и правовым установлениям, по-прежнему отличают стиль этого руководителя. В республике сохраняется и особый политический климат, который не позволяет говорить о ее полной или частичной интеграции в общероссийское культурное и правовое пространство. Да, Кадыров и вся республиканская элита встраиваются в общероссийское бюрократическое пространство, а через него втаскивают в Россию и Чечню. Однако за этим следует оговорка. Само по себе бюрократическое пространство России, представляющее большой административный рынок, «маркетизирует» и Чечню. И это вряд ли следует отнести к выдающимся достижениям.
В 2011 году мартовский конституционный референдум восьмилетней давности активно вспоминали. За день до памятной годовщины были проведены торжественные мероприятия, даны все необходимые в таких случаях оценки. Даже присматриваться к ним подробно не надо, чтобы увидеть в них региональную разновидность путинских интерпретаций. Те же фразы о республике, стоявшей на «грани пропасти», те же упоминания о «проклятых и лихих 90-х» и нынешней власти как о гаранте «консолидации», мира и прогресса.
И в самом деле, нынешняя Чечня, действительно, не похожа на ту, что была восемь лет назад. Строятся новые дома, открываются школы, в университетах идут занятия, люди получили возможность для карьерного роста. И даже зарплаты, по крайней мере в госсекторе, выдаются стабильно. Конечно, все это приправлено культом личности двух «спасителей» Чечни: отца и сына Кадыровых. Но те, кто хочет, найдут в этом проявления политической конъюнктуры. Мол, по мере нарастания позитивных тенденций эти «отдельные негативные» явления пройдут. В этом же ряду можно отметить и тот факт, что сегодня Чечня в своеобразном «террористическом соревновании» занимает лишь четвертое место, после Дагестана, Ингушетии и Кабардино-Балкарии.
Однако за фасадом кадыровского благополучия возникают проблемы, о которых по торжественному случаю не принято говорить. То же самое «четвертое место» не превращает автоматически Чечню в оазис стабильности. После отмены режима КТО число терактов здесь не сократилось, а выросло. Только в течение прошлого года в Чечне было проведены 62 специальные операции, а локальные КТО вводились трижды. Вот они, чудеса бюрократической изворотливости. Контртеррористическая операция отменена, и в то же время «кое-где порой» проводится. Знаковые нападения на республиканский парламент и родовое гнездо Рамзана Кадырова - Центорой, также говорят о том, что даже высшие должностные лица республики не являются неприкасаемыми для боевиков. Добавим к этому тот факт, что «проигрыш» в «террористическом соревновании»- свидетельство скорее слабости и провалов российской политики, нежели доказательство ее успехов в отдельно взятой Чечне.
Но самое главное - это не декоративная стабильность самого проблемного российского субъекта. Намного более важной проблемой является «цена вопроса». Точнее, цена этой показной стабильности. Разбираясь в этом, следует признать: именно восемь лет назад Москва пошла по пути легитимации проекта «чеченизации» власти и управления. Решившись за четыре года до этого на вторую военно-полицейскую операцию против чеченских сепаратистов, Москва поставила перед собой далеко не праздный вопрос: «В какой точке надо сворачивать войну и переходить к миру?» Надо сказать, что у Москвы было много различных вариантов поведения, начиная от прямого президентского правления до парламентской республики. Последний вариант, конечно же, не предполагал появление в Чечне «второй Италии». Но отсутствие «единоначалия» в проблемной республике, вместе с учетом интересов различных групп влияния, могло бы стать хорошим инструментом, обеспечивающим центру «золотую акцию» в принятии ключевых решений.
Однако в 2002 году, когда Владимир Путин озвучил саму идею конституционного референдума, верх взяли иные соображения. Главное - максимум внешней лояльности и минимум политической ответственности. Вы делаете вид, что верны нам, а мы делаем вид, что управляем вами, позволяя вам реализовывать свои смелые политические проекты.
Принятие Конституции «новой» Чечни, проходившее с многочисленными нарушениями федерального Основного закона и российского законодательства в целом, воочию показывало: для Кремля во главу угла ставится не государственный интерес и право, а целесообразность. В то время как во всех субъектах РФ правились уставы и конституции, изымались «суверенитеты» и «гражданства», Чечня получала положение «более равного» среди других.
За восемь лет много воды утекло. Ушел из жизни генеральный конструктор проекта «чеченизация» Ахмад Кадыров. В Чечне, как и в других субъектах РФ, более нет выборных президентов, а основной закон в 2007 году подвергся правке, в результате чего всякие «суверенитеты» исчезли, как с белых яблонь дым. Но правила игры в отношениях между Москвой и Грозным, несмотря на исправление некоторых юридических шероховатостей, принципиально не поменялись. Концентрация реальной власти в республике в руках Рамзана Кадырова, его вольное отношение к российскому закону и правовым установлениям, по-прежнему отличают стиль этого руководителя. В республике сохраняется и особый политический климат, который не позволяет говорить о ее полной или частичной интеграции в общероссийское культурное и правовое пространство. Да, Кадыров и вся республиканская элита встраиваются в общероссийское бюрократическое пространство, а через него втаскивают в Россию и Чечню. Однако за этим следует оговорка. Само по себе бюрократическое пространство России, представляющее большой административный рынок, «маркетизирует» и Чечню. И это вряд ли следует отнести к выдающимся достижениям.
