ПРАГА---Сегодня в рубрике "Гость недели" абхазская писательница, живущая много лет в Киеве, Этери Бесария.
Дэмис Поландов: Этери Федоровна, давайте поговорим о сегодняшнем дне. Я смотрю, как вы через социальную сеть Facebook очень внимательно, практически в ежедневном режиме следите за событиями в Абхазии. Вы живете в Киеве, т.е. это достаточно далеко. Как, вообще, живется абхазскому писателю не на родине? Тяжело поддерживать связь?
Этери Басария: Я поняла ваш вопрос. Более того, я вам скажу, что не только я внимательно слежу в Facebook в режиме онлайн за теми событиями, которые происходят в Абхазии. Я и в социальную сеть вошла именно с этой целью – чтобы быть ближе к Абхазии, и благодаря ссылкам наших журналистов и друзей сразу же приобрела очень много друзей в Абхазии. У меня там много знакомых, незнакомых тоже, для того, чтобы хотя бы виртуально участвовать в том, что происходит в Абхазии. Это говорит о том, как тоскливо, как не хватает твоей родины. Хорошо ли живется писателю или плохо, я думаю, что писателю сегодня всюду живется не так, чтобы очень сладко. Да и не нужно писателю очень сладко жить. Все, что я пишу, – это об Абхазии и глазами абхазки. Ну, нет у меня других глаз.
Дэмис Поландов: Если вспомнить русскую литературу, то классики часто выезжали за рубеж и жили там подолгу. Вот этот взгляд со стороны писателю очень нужен. Нужно от родины немного дистанцироваться, чтобы на нее посмотреть. Вам помогает эта дистанция?
Этери Басария: Да. Помните, у Есенина: "Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии". Безусловно, это так, очевидно, чем старше человек становится, тем ближе детство, прошлое, родина, больнее отзывается все, что там происходит. Многие мои близкие уже уходят, возраст такой, но когда эта боль потери, утраты переносится всеми вместе, это гораздо легче. Вдали от родной стороны это переживается особенно, и потому мне хочется знать, вплоть до мелочей, все, что дома происходит. Когда смотришь на родину со стороны, конечно, определенная идеализация происходит.
Я, вообще, думаю, что писатели, в целом, - идеалисты, а когда это на расстоянии, все мелочное и сиюминутное как-то отстраняется и уходит, а все прекрасное, что было в нашем народе, мне кажется, после войны стало другим. Вы, наверное, совсем молодой и не можете знать, как мое поколение жило в Абхазии. К сожалению, я уехала рано, но каждое лето, пока была студенткой в Москве, а потом, выйдя замуж в Киеве, проводила дома, и очень часто мы приезжали на Новый год. Так что это расстояние, пока мы жили в Советском Союзе, не казалось мне непреодолимым.
Дэмис Поландов: Так как же изменились люди довоенного периода и послевоенного?
Этери Басария: Мне кажется, очень сильно изменились. Мне больно за наши обычаи, за апсуара – общий кодекс чести, почти близкий к самурайскому, который у нас в Абхазии существовал, теперь молодежь пытается его реанимировать. Это прекрасно, что они пытаются, но это только говорит о том, что естественное присутствие всего, среди которого мы росли, ушло после войны. Естественно, уважение к старшим, мне кажется, только маленьким народам присущее такое трагическое восприятие смерти: когда уходил из жизни столетний старик, его неделю оплакивала чуть ли не вся Абхазия. Когда старшее поколение уходило, это все воспринимали как утрату, а те, которые пережили войну и узнали, что такое братские могилы, – это совсем другое поколение.
Мне кажется, что теряется эта сущность, дело даже не в языке. Оттого, что я пишу на русском, я не стала русской, я таковой не воспринимаю себя, а только абхазской писательницей. Но если мы потеряем эту свою сущность, свое мировосприятие, свои традиции, мы потеряем так много, что никогда не вернем, и за это мне очень страшно. Я была замужем за русским (его, к сожалению, уже нет), когда мы приезжали, он очень полюбил Абхазию, и очень часто туда приезжал. Я от него требовала соблюдения абхазского этикета, и он просто удивлялся – почему у меня, и не только у меня, но и у маленьких детей, так естественно получается встать, когда кто-то пришел, увидев издалека человека, подойти к нему и пригласить. Почему это меня не утомляет? Потому, что это в крови.
Мой отец с моим сыном (у которого уже есть свой сын) как-то вышли погулять. Они возвращаются назад, и отец мне рассказывает такую историю: "Ты знаешь, что твой сын сказал? Мы проходили мимо лужайки, где сидела корова, он внимательно на нее посмотрел, а когда мы прошли, сказал: "дедушка, эта корова не абхазка". – Почему ты так решил? – Она не встала навстречу нам". Понимаете? Боюсь, что сейчас не только коровы, но и бычки на двух ногах не встанут при виде старшего. Такие вещи с детства были в нас заложены – уважение к возрасту, не перебивать старших и много всего, если все это уйдет, для меня это самое больное.
Дэмис Поландов: Я, действительно, когда читал ваш рассказ, даже не уверен, что все понял. Этот процесс неизбежен? Время сейчас стремительное, и глобализация меняет все.
Этери Басария: Можно ли сохранить себя в период глобализации? Можно ли остаться самими собой? Да, можно.
Дэмис Поландов: Да, можно, но для этого культуры – например, японская – вырабатывают какие-то новые коды, они себя по-новому представляют, появляются новые виды искусства. Я хотел как раз вас спросить, вы видите в молодежи Абхазии, в молодых писателях, художниках это сочетание современности и абхазскости?
Этери Басария: К сожалению, я не знаю абхазопишущих – такого нового, молодого поколения, и вообще, после войны, мне кажется, такого поколения не выросло, и все еще долго для нас будут греметь пушки, а музы – молчать. Но то, о чем вы говорите, - эта абхазскость, абхазское мышление с охватом всепланетарного интереса, – у меня вызывает "Золотое колесо" Даура Зантария. Его, к сожалению, с нами нет, если бы он был жив, ему было бы за 60. Он написал великолепный роман, и если бы Дауру Зантария повезло больше, и он бы родился на родине Маркеса, он был бы не менее известен в мире. Человеку, который не родился и не вырос в Абхазии, неинтересно вникать в это. Это крошечная страна, зачем ее изучать, зачем ее понимать?
К сожалению, в период глобализации маленькие народы, если они сами не постараются сохранить свою культуру и свое мировосприятие, никому это вроде бы не нужно. Да, никому не нужно, кроме нас самих. А сохранить свою культуру может не только Япония, может даже одна единственная личность. Может быть, глобализация или, вообще, быстрые темпы жизни не дают нам возможности на что-то влиять, но себя сохранить и высказать свое слово – возможно. Вы, наверное, помните, у Искандера есть такая фраза, обожаемая мною, где он говорит, что "порядочные люди к 50 годам начинают сомневаться – а стоило ли?" Так и хочется их подбодрить и сказать им: держитесь, братцы, не так уж много и осталось!
Дэмис Поландов: Еще один вопрос об абхазском языке. По вашему ощущению, после войны произошел какой-то ренессанс абхазского языка? Вы чувствуете, абхазский оживает, по сравнению с тем, что с ним было в советский период?
Этери Басария: Нет, я бы так не сказала, и скажу почему. Мы уже пережили один страшный период, когда в 1949 году Грузия закрыла все абхазские школы, и целое поколение - это поколение моей матери – выросло, не умея писать на абхазском языке, ввели грузинский шрифт и т.д. Мне мама писала письма на русском в Москву и Киев, которым она не в совершенстве владела. Так что мы уже пережили тот страшный период, когда на улицах нельзя было говорить по-абхазски, кстати, об этом тоже у нашего любимого Искандера есть. Если мы все равно выжили, если мы все равно сохранились, ужасные дни блокады пережили, я думаю, язык тоже сможем сохранить. Мне очень нравится, что в больших сообществах, землячествах абхазских возрождают абхазский язык, что в Москве дети ходят в воскресные школы. Нас очень мало, но мне кажется, пока останется хотя бы два человека, мы будет говорить на своем языке. Я в это верю.
То, что ренессанс после войны, – неправда. Перед войной прекрасно у нас было с абхазским. Наоборот, мне кажется, большие потери понесли с приходом войны, потому что, к сожалению, многие уехали и не вернулись. Вынуждены были, потому что нельзя почти 18 лет жить в блокаде, когда только одни женщины могли переходить границу. У меня есть рассказ об этом, называется "Брат Боженки". Там не пускают 17-летнего парня через границу после войны, во время блокады, считая, что любой мужчина – это террорист. Мы очень много пережили, и мне кажется, целое поколение, выросшее без паспортов, как в гетто, многое потеряло. Это наша трагедия, но не вина. Но я теперь верю, пускай частичной эта независимость называется, но главное, что сделали абхазы, – они отстояли свою землю, а признают другие или нет, вы знаете, политика – это двойные стандарты, и маленькая страна всегда выступает разменной монетой, но не для тех, кому она принадлежит.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
Дэмис Поландов: Этери Федоровна, давайте поговорим о сегодняшнем дне. Я смотрю, как вы через социальную сеть Facebook очень внимательно, практически в ежедневном режиме следите за событиями в Абхазии. Вы живете в Киеве, т.е. это достаточно далеко. Как, вообще, живется абхазскому писателю не на родине? Тяжело поддерживать связь?
Этери Басария: Я поняла ваш вопрос. Более того, я вам скажу, что не только я внимательно слежу в Facebook в режиме онлайн за теми событиями, которые происходят в Абхазии. Я и в социальную сеть вошла именно с этой целью – чтобы быть ближе к Абхазии, и благодаря ссылкам наших журналистов и друзей сразу же приобрела очень много друзей в Абхазии. У меня там много знакомых, незнакомых тоже, для того, чтобы хотя бы виртуально участвовать в том, что происходит в Абхазии. Это говорит о том, как тоскливо, как не хватает твоей родины. Хорошо ли живется писателю или плохо, я думаю, что писателю сегодня всюду живется не так, чтобы очень сладко. Да и не нужно писателю очень сладко жить. Все, что я пишу, – это об Абхазии и глазами абхазки. Ну, нет у меня других глаз.
Дэмис Поландов: Если вспомнить русскую литературу, то классики часто выезжали за рубеж и жили там подолгу. Вот этот взгляд со стороны писателю очень нужен. Нужно от родины немного дистанцироваться, чтобы на нее посмотреть. Вам помогает эта дистанция?
Этери Басария: Да. Помните, у Есенина: "Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии". Безусловно, это так, очевидно, чем старше человек становится, тем ближе детство, прошлое, родина, больнее отзывается все, что там происходит. Многие мои близкие уже уходят, возраст такой, но когда эта боль потери, утраты переносится всеми вместе, это гораздо легче. Вдали от родной стороны это переживается особенно, и потому мне хочется знать, вплоть до мелочей, все, что дома происходит. Когда смотришь на родину со стороны, конечно, определенная идеализация происходит.
Я, вообще, думаю, что писатели, в целом, - идеалисты, а когда это на расстоянии, все мелочное и сиюминутное как-то отстраняется и уходит, а все прекрасное, что было в нашем народе, мне кажется, после войны стало другим. Вы, наверное, совсем молодой и не можете знать, как мое поколение жило в Абхазии. К сожалению, я уехала рано, но каждое лето, пока была студенткой в Москве, а потом, выйдя замуж в Киеве, проводила дома, и очень часто мы приезжали на Новый год. Так что это расстояние, пока мы жили в Советском Союзе, не казалось мне непреодолимым.
Дэмис Поландов: Так как же изменились люди довоенного периода и послевоенного?
Этери Басария: Мне кажется, очень сильно изменились. Мне больно за наши обычаи, за апсуара – общий кодекс чести, почти близкий к самурайскому, который у нас в Абхазии существовал, теперь молодежь пытается его реанимировать. Это прекрасно, что они пытаются, но это только говорит о том, что естественное присутствие всего, среди которого мы росли, ушло после войны. Естественно, уважение к старшим, мне кажется, только маленьким народам присущее такое трагическое восприятие смерти: когда уходил из жизни столетний старик, его неделю оплакивала чуть ли не вся Абхазия. Когда старшее поколение уходило, это все воспринимали как утрату, а те, которые пережили войну и узнали, что такое братские могилы, – это совсем другое поколение.
Мне кажется, что теряется эта сущность, дело даже не в языке. Оттого, что я пишу на русском, я не стала русской, я таковой не воспринимаю себя, а только абхазской писательницей. Но если мы потеряем эту свою сущность, свое мировосприятие, свои традиции, мы потеряем так много, что никогда не вернем, и за это мне очень страшно. Я была замужем за русским (его, к сожалению, уже нет), когда мы приезжали, он очень полюбил Абхазию, и очень часто туда приезжал. Я от него требовала соблюдения абхазского этикета, и он просто удивлялся – почему у меня, и не только у меня, но и у маленьких детей, так естественно получается встать, когда кто-то пришел, увидев издалека человека, подойти к нему и пригласить. Почему это меня не утомляет? Потому, что это в крови.
Мой отец с моим сыном (у которого уже есть свой сын) как-то вышли погулять. Они возвращаются назад, и отец мне рассказывает такую историю: "Ты знаешь, что твой сын сказал? Мы проходили мимо лужайки, где сидела корова, он внимательно на нее посмотрел, а когда мы прошли, сказал: "дедушка, эта корова не абхазка". – Почему ты так решил? – Она не встала навстречу нам". Понимаете? Боюсь, что сейчас не только коровы, но и бычки на двух ногах не встанут при виде старшего. Такие вещи с детства были в нас заложены – уважение к возрасту, не перебивать старших и много всего, если все это уйдет, для меня это самое больное.
Дэмис Поландов: Я, действительно, когда читал ваш рассказ, даже не уверен, что все понял. Этот процесс неизбежен? Время сейчас стремительное, и глобализация меняет все.
Этери Басария: Можно ли сохранить себя в период глобализации? Можно ли остаться самими собой? Да, можно.
Дэмис Поландов: Да, можно, но для этого культуры – например, японская – вырабатывают какие-то новые коды, они себя по-новому представляют, появляются новые виды искусства. Я хотел как раз вас спросить, вы видите в молодежи Абхазии, в молодых писателях, художниках это сочетание современности и абхазскости?
Этери Басария: К сожалению, я не знаю абхазопишущих – такого нового, молодого поколения, и вообще, после войны, мне кажется, такого поколения не выросло, и все еще долго для нас будут греметь пушки, а музы – молчать. Но то, о чем вы говорите, - эта абхазскость, абхазское мышление с охватом всепланетарного интереса, – у меня вызывает "Золотое колесо" Даура Зантария. Его, к сожалению, с нами нет, если бы он был жив, ему было бы за 60. Он написал великолепный роман, и если бы Дауру Зантария повезло больше, и он бы родился на родине Маркеса, он был бы не менее известен в мире. Человеку, который не родился и не вырос в Абхазии, неинтересно вникать в это. Это крошечная страна, зачем ее изучать, зачем ее понимать?
К сожалению, в период глобализации маленькие народы, если они сами не постараются сохранить свою культуру и свое мировосприятие, никому это вроде бы не нужно. Да, никому не нужно, кроме нас самих. А сохранить свою культуру может не только Япония, может даже одна единственная личность. Может быть, глобализация или, вообще, быстрые темпы жизни не дают нам возможности на что-то влиять, но себя сохранить и высказать свое слово – возможно. Вы, наверное, помните, у Искандера есть такая фраза, обожаемая мною, где он говорит, что "порядочные люди к 50 годам начинают сомневаться – а стоило ли?" Так и хочется их подбодрить и сказать им: держитесь, братцы, не так уж много и осталось!
Дэмис Поландов: Еще один вопрос об абхазском языке. По вашему ощущению, после войны произошел какой-то ренессанс абхазского языка? Вы чувствуете, абхазский оживает, по сравнению с тем, что с ним было в советский период?
Этери Басария: Нет, я бы так не сказала, и скажу почему. Мы уже пережили один страшный период, когда в 1949 году Грузия закрыла все абхазские школы, и целое поколение - это поколение моей матери – выросло, не умея писать на абхазском языке, ввели грузинский шрифт и т.д. Мне мама писала письма на русском в Москву и Киев, которым она не в совершенстве владела. Так что мы уже пережили тот страшный период, когда на улицах нельзя было говорить по-абхазски, кстати, об этом тоже у нашего любимого Искандера есть. Если мы все равно выжили, если мы все равно сохранились, ужасные дни блокады пережили, я думаю, язык тоже сможем сохранить. Мне очень нравится, что в больших сообществах, землячествах абхазских возрождают абхазский язык, что в Москве дети ходят в воскресные школы. Нас очень мало, но мне кажется, пока останется хотя бы два человека, мы будет говорить на своем языке. Я в это верю.
То, что ренессанс после войны, – неправда. Перед войной прекрасно у нас было с абхазским. Наоборот, мне кажется, большие потери понесли с приходом войны, потому что, к сожалению, многие уехали и не вернулись. Вынуждены были, потому что нельзя почти 18 лет жить в блокаде, когда только одни женщины могли переходить границу. У меня есть рассказ об этом, называется "Брат Боженки". Там не пускают 17-летнего парня через границу после войны, во время блокады, считая, что любой мужчина – это террорист. Мы очень много пережили, и мне кажется, целое поколение, выросшее без паспортов, как в гетто, многое потеряло. Это наша трагедия, но не вина. Но я теперь верю, пускай частичной эта независимость называется, но главное, что сделали абхазы, – они отстояли свою землю, а признают другие или нет, вы знаете, политика – это двойные стандарты, и маленькая страна всегда выступает разменной монетой, но не для тех, кому она принадлежит.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
