ПРАГА---В России Кавказ продолжают высокомерно романтизировать. Туда если и едут, то за порцией экзотики. Говорится об этом в выспренном тоне. «Удары шашек их жестоких… и ласки пленниц чернооких…» Художница Виктория Ломаско попробовала подойти к вопросу иначе. Она работает в жанре социального графического репортажа. Фактически она делает комиксы-документы. Ее новый цикл работ связан с поездками по Кавказу. Она посетила Грузию, Армению и Дагестан. Мы говорим с ней о ее впечатлениях.
Виктория Ломаско: Что мы знаем в Центральной России про такие страны и регионы, как Дагестан? Это солнечно, там горы, люди гостеприимны, вкусное вино, шашлык... Конечно же, для исследования эти стереотипы абсолютно не нужны, моя цель как раз показать, что за ними. Периодически происходят какие-то ляпы. Например, с девятым апреля. Действительно, для грузин, которые стали мне это рассказывать как что-то само собой разумеющееся: «...и вот, девятого апреля…» – что за девятого апреля? как зарубили людей сапёрными лопатками? кто это сделал? советские солдаты? Я, конечно же, не одна такая – человек, не знающий историю этих стран, – у нас в основном все так воспитаны, что мы жили в центре империи и как бы вся история так и построена. Именно эту историю я и хочу пересмотреть.
У меня впечатления такие, что куда ни приезжаешь на этом постсоветском пространстве, очень часто приходится стыдиться за российскую политику. Ощущение, что ее влияние до сих пор очень сильно, и даже в Грузии в какой-то мере усиливается. Конечно, это очень трудно, когда в любой из этих стран сталкиваешься с жертвами российской политики, как, например, с беженцами из Абхазии – до сих пор эта проблема для Грузии не решена полностью, у многих из этих людей до сих пор не устроена, никак не налажена жизнь. А мы? Для нас это была просто какая-то небольшая и не очень важная война. Разве мы думаем о множестве событий, которые провоцирует Россия в этих странах и регионах? Мы когда-нибудь о них воспоминаем, обращаемся к ним, анализируем, но очень редко, если это не специальное какое-то исследование.
Катерина Прокофьева: И у вас создалось впечатление, что в Грузии усиливается крен в сторону России?
Виктория Ломаско: Сейчас больше, чем при Саакашвили. В Грузии очень много молодых людей, с кем я познакомилась, хотят учиться в Европе, готовы к эмиграции или учиться в Европе, а потом использовать этот опыт в Грузии. Конечно, можно их понять, насколько сейчас путь, по которому идет Россия, непривлекательный, но, например, в Дагестане же не видят никакой альтернативы. Там действительно в основном ориентируются на Москву, и то, что я из Москвы, добавляло мне очень много пафоса. В Армении большинство относилось ко мне тепло, из-за того, что я из России, большинство хорошо говорило по-русски, кто не умел – пытались. Даже нельзя сказать, что это меня так сильно радовало и было приятно... В какой-то степени это тяжелое чувство, когда понимаешь, что империя-то не до конца развалилась и что все эти страны до сих пор находятся в каком-то полуподчиненном, зависимом положении, и действительно Россия в любой момент можем им всем создать большие неприятности. А какая у нас сейчас политика? Это очень даже может произойти.
Мне удалось пообщаться с несколькими пожилыми людьми, которые позиционировали себя ну очень идейными коммунистами, но после общения с ними создалось ощущение, что им важна не идеология, а вот, например, что Сталин был грузином – «наш, грузин, и всем рулил в Советском Союзе». Или какая была экономическая ситуация, что лично они могли себе позволить. Таких идеологических споров, как в России, именно, политика, устройство, когда не важна своя собственная, личная ситуация, судьба, а чтобы все шло правильным путем, по правильной идеологии, – ни от одного человека я такого там не слышала, все рассматривается с каких-то других позиций. Например, после съезда, когда Хрущев объявил политику Сталина неправильной, только в Тбилиси были крупные митинги, люди требовали объяснений, и в них стреляли без предупреждения – были убитые, были жертвы, и многие мне говорили, что если бы Сталин не был грузином, то никто бы не вышел. Реально для людей было важно, что «нашего собственного»...
Катерина Прокофьева: Расскажите мне про художников, на которых вы ориентировались в этой поездке.
Виктория Ломаско: Меня очень интересует, кто до меня в российском искусстве, из российских художников уже предпринимал подобные исследования, связанные с рисованием и, возможно, тоже текстами. Конечно же, я вижу, что это почти всегда связано с ярко выраженным ориентализмом и колониальным взглядом, в том числе. Вот, например, мне крайне нравится пластически, визуально художник Павел Кузнецов, у которого есть «Киргизская сюита», серии живописи про Армению. Он всегда рассматривает это как какие-то поэтические пространства: вот, обычная жизнь происходит там, в России, а можно поехать куда-то в сказку, на чудесный Восток, и он совершенно, например, не замечал ситуацию угнетения женщин или различные неблагополучные социальные ситуации, просто нужен был такой толчок для его собственных фантазий. А другой художник, который мне тоже крайне интересен, Василий Верещагин, все это замечал, и оставил много текстов по следам своих поездок. А ездил он вместе с военными экспедициями и участвовал в военных действиях по расширению империи, стрелял в туземцев – сначала их рисовал, а потом стрелял и считал все это в порядке вещей. Он как бы считал в полном праве, что Российская империя завоевывает этих туземцев. Конечно, у них интересное искусство, конечно, не хочется, чтобы разрушали их прекрасные дворцы и мечети, но тем не менее... И я чувствую, что вся наша российская культура настолько этим пронизана. В советском искусствоведении, если брать такие альбомы, которые пытаются собрать вместе работы художников, работающих в Центральной Азии и на Кавказе, то там тексты следующего содержания: «художники поехали за вдохновением, прекрасное искрилось солнце, и вот местные аборигены научились у прекрасных российских художников рисовать; они же, в свою очередь, вдохновились разноцветными коврами и цветами, прекрасными женщинами...»
Я поэтому и пытаюсь, чтобы мой собственный голос как-то меньше звучал, потому что я не уверена, что у меня до сих пор мой взгляд свободен от этого всего – от всех этих наслоений. Я застала немного советское время, помню, как представляли другие республики, помню, например, «Веселые картинки» с танцующими пятнадцатью человечками. В центре – понятно кто, и другие такие в странных разноцветных одеждах, помню такие тексты: «В Узбекистане жарко, вкусные фрукты, мальчик едет на ослике». После поездок я пошла еще раз в Музей Востока в Москве, и он меня шокировал своими текстами, аннотациями, и то, что в каком-то не очень большом зале вперемешку, даже на витринах были перемешаны костюмы и различные предметы утвари из разных стран, например, вместе Таджикистан, Узбекистан, Казахстан и Кыргызстан – там даже не было отдельных витрин.
Катерина Прокофьева: Вы считаете, что вы первый современный художник, который пытается на это взглянуть с другой точки зрения, изнутри?
Виктория Ломаско: Не думаю, что это так, но, возможно, именно в жанре, в котором я работаю, – графического репортажа, – когда и рисование, и тексты – это единое произведение, вот таких других, схожих проектов я не знаю. Я имею в виду, чтобы именно человек из России этим занимался. Я не знаю также примеров, чтобы художники из этих стран такое делали, но я знаю примеры, как европейцы ездят по постсоветскому пространству, видела эти графические новеллы, и, честно говоря, они меня пугают, потому что вот этот уровень уже зашкаливает. Отношение как к туземцам, экзотике, например, сколько и чего они выпили, сколько и чего они съели, совершенно отсутствует представление об общей истории этих регионов, о связи между культурами...
Катерина Прокофьева: То есть, это еще хуже, чем российский...
Виктория Ломаско: Конечно.
Катерина Прокофьева: Ну а поддержка активистских проектов на Кавказе в целом, какое у вас сложилось впечатление: она меньше или больше, чем в России? Есть ли, скажем, разница в восприятии каких-то гражданских инициатив в обществе?
Виктория Ломаско: В Грузии, без сомнения, гораздо больше сейчас правозащитных организаций и различных интересных проектов, чем в России, и даже близко нет такой цензуры, как у нас сейчас. Я вижу, что молодым людям, которые хотят что-то делать в городе, и не только в Тбилиси, можно найти какое-то финансирование, поддержку, и это выглядит очень симпатично. А в Армении это, скорее, такие самоорганизованные группы, там не лучше ситуация с поддержкой фондов, чем в России, но, наверное, не так плохо, как у нас с цензурой и различными преследованиями. В Дагестане, например, просто говорить слово «феминизм», наверное, не везде и уместно. На моих лекциях в художественном институте просто начали хихикать, кто-то не понимал, что такое феминизм. Это совсем разные ситуации.
Катерина Прокофьева: Кстати, вы говорили, что в Армении очень много феминистских активисток, которые еще дадут фору любым российским. Меня это очень удивило. Вы можете привести пример, чем они занимаются?
Виктория Ломаско: В Армении я была довольна тем, что феминистки были так настроены со мной сотрудничать, мы практически виделись каждый день, попробовали сделать с ними городские трафареты на стенах, на феминистские темы. Это был их личный интерес. Например, если я приезжаю в Грузию, в Тбилиси, со мной общаются со стороны фондов, организаций, где есть какие-то программы, и я там должна встроиться в эти программы, а в Ереване мы просто встречались в приватных пространствах, очень много общались на самые разные темы. Было ощущение, что ресурсов меньше, но больше желания что-то делать.
Катерина Прокофьева: А в чем их радикализм заключается?
Виктория Ломаско: Например, это участие в Электро-Ереване, и мои подруги, с кем я там подружилась, рассказывали, как к ним относилась полиция, что если они остаются вечером на месте протеста, значит, они хотят сексуальных отношений с мужчинами, к ним подходили и говорили: «девочки, вы не должны оставаться поздно ночью. Почему за вами не присматривают ваши мужья, братья? Что, вы все незамужние? У вас что, нет детей?», или: «сдвиньте ноги, вы слишком вольготно сидите». И отвечать на это все... Мне кажется, как раз новое поколение в Армении может так. Я встречалась с правозащитницами и постарше, за 30, и разница была ощутимой. Например, от одной правозащитницы я слышала, что, да, селективные аборты имеют место быть, ведь действительно стране нужны мужчины, воины, – вот даже так.
В Дагестане я в какой-то мере, конечно, маленькой, почувствовала, каково там живется женщинам. Например, когда в какой-то момент меня попросили встать из-за стола, потому что сейчас едят мужчины, и как бы говорят, что традиция гостеприимства и гость – это святое, но какой гость – если мужчина, то, наверное, да, а если женщина, то это что-то уже совсем другое. Я видела просто зашкаливающий контроль. Например, мы поехали из Махачкалы с моей новой знакомой, исследовательницей, в горы, в села, и она там, пока мы продвигались, сначала надела платок, потом меньше стала краситься, потом надела другую юбку, потом встала, когда зашел мужчина, – ничего романтичного я в этом не нашла. Вот именно чувство какого-то бессилия, как, например, в одном из этих сел, когда все уже легли спать, одна женщина подошла к моей кровати (она моя ровесница), и стала задавать мне очень личные вопросы, просить совета, что как там все не складывается, невозможность уехать из этого села, что я могу посоветовать, и я поняла, что у меня нет ни одного подходящего для этой ситуации совета. Я даже не представляю, если бы были фонды, организации, ресурсы, – все равно, с какой стороны к этому ко всему подойти, когда женщина реально воспринимается как недочеловек во всем регионе?
Катерина Прокофьева: В Грузии, вы говорили, когда вы проводили мастер-класс, что женщин больше всего интересовал контроль за их поведением со стороны Церкви, общества – Google вместо гинеколога и священник вместо психолога. Это тоже меня удивило, потому что Грузия считается, собственно, самой продвинутой в этом плане страной, и в отношении к женщинам тоже. Вам так не показалось?
Виктория Ломаско: В какой-то момент я сидела с компанией новых знакомых – очень молодых людей, которым было чуть больше 20-ти, смешанная компания – парни и девушки, – и мы сидели в одном из самых модных мест в центре Тбилиси, и один парень мне сказал: «Хочешь, я тебе открою самый большой секрет для твоего репортажа? Большинство, кто здесь находится, как бы модно одни не выглядели, скрывают от всех, что у них есть сексуальные отношения, если они есть, и родители их ничего об этом не знают, и это невозможно показывать». То есть можно выглядеть очень привлекательно и носить довольно откровенную одежду, какие-то модерновые стрижки, пирсинг и татуировку, но в этом отношении все равно контроль присутствует.
Катерина Прокофьева: А вообще на Кавказе, когда вы рисуете людей, как они реагировали, в основном возмущались или благодарили?
Виктория Ломаско: Очень по-разному. Например, было удивительно, что в Армении почему-то люди не любят, чтобы их рисовали. Может быть, это связано с тем, что они боятся сглаза, – даже не знаю. Никто мне на этот вопрос прямого ответа не дал, но многие просили, чтобы их не рисовали, и не потому, что это были какие-то особенные ситуации, а просто даже на улицах.
Катерина Прокофьева: По рисунку – это же не фотография – их даже никто не узнает...
Виктория Ломаско: Таковой опасности даже близко не было. Например, я хотела рисовать женщин, стоящих на балконе, – они попросили, чтобы их не рисовали, или продавщиц, сидящих на улице... В Дагестане люди очень любопытны, они такие: то рисуй, то не рисуй, всех интересовало, какие у них носы, или: «да, да, я хочу портрет, рисуй меня, рисуй... так, нос мне не нравится, все, дай мне рисунок сюда!» А грузины, конечно, очень искрящиеся, легкие, смотрят, улыбаются, рисуют сердечки в соцсетях. По большей части им все нравится.
Катерина Прокофьева: Вы писали, что у вас сложилось впечатление, что армяне, в отличие от грузин, больше склонны к анализу, к логическому разбору каких-то событий. Почему у вас сложилось такое впечатление?
Виктория Ломаско: В Армении все, кто узнал, что я делаю репортаж, решили, что это в какой-то степени их касается. Репортаж же про Армению, армян, а они армяне, значит, они должны в это все очень глубоко погрузиться. Меня, например, просили: присылайте тексты, мы проверим. Как они въедливо проверяли! Сколько они еще информации прислали. Каждое слово мне комментировали: «нет, по-моему, здесь лучше заменить на другой термин, вот здесь мы не совсем согласны с оценкой...», и когда репортаж был опубликован, сразу же взяли его на армянские сайты, перевели на армянский. Перепостов среди армян было очень много. Даже сейчас знакомлюсь с какими-то армянами на других проектах, и они мне говорят: «знаем тебя по этому репортажу». Им очень важно мнение со стороны, сопоставить его со своим. А в Грузии, когда я посылала фрагменты репортажа его персонажам или еще каким-то людям, которые, мне казалось, заинтересуются этими темами, в основном было: «а, все нормально, нам нравится»...
