СУХУМИ--На состоявшемся в прошлом месяце в Стамбуле организованном Советом Европы семинаре-тренинге абхазские и грузинские журналисты сидели друг напротив друга за двумя длинными столами. Кстати, впервые за всю историю подобных встреч, в которых мне доводилось участвовать, общались через наушники, с помощью переводчиков из Тбилиси, которые синхронно переводили на английский, русский и грузинский языки. Ну, а в кулуарах, во время перерывов – как и раньше, на русском…
Во второй день работы семинара молодая сотрудница телеканала «Маэстро» Тея Сичинава, единственная среди тбилисских коллег, которая родилась в Абхазии, эмоционально заговорила на очень близкую ей тему – о проблеме возвращения в прежние места проживания грузинских беженцев из Абхазии, или, как их теперь в Тбилиси предпочитают называть, насильственно перемещенных лиц, о своих воспоминаниях. Спустя какое-то время, после ряда выступлений и реплик, другой грузинский журналист обратился к абхазским коллегам с предложением: а почему бы кому-нибудь из вас не взять здесь, в Стамбуле, интервью у Теи? Но у меня эта мысль возникла сразу же после ее выступления! Как только был объявлен перерыв, подошел к ней и договорился о таком интервью. Мы встретились в холле гостиницы вечером и проговорили больше часа…
«Я забываю уже места города, помню фрагменты, потому что прошло уже 17 лет. Но когда я говорила о том, что мы часто из школы ходили к морю… я до сих пор помню этот запах. Я нигде больше не встречала такой запах Черного моря. Не знаю, как объяснить… Ну, мы часто там ходили. «Пингвин» – это же самое популярное место у молодежи… Не знаю, сегодня как, но тогда…». «Так же и называется это кафе…». «В Тбилиси я прожила больше, чем в Сухуми. В Сухуми я прожила всего 14 лет, а в Тбилиси 17 лет. Но за эти 17 лет я никогда не говорила, что я тбилисская. Когда меня спрашивают, откуда, я всегда отвечаю: «Я из Сухуми». Потому что я так чувствую. В первые годы я никак не могла привыкнуть к Тбилиси, всегда думала, что в конце города есть море, и искала этот конец, но не находила». «Ну а доводилось вам в Абхазии бывать после этого?». «Я была только, когда умер дедушка, перешла в Чубурхинджи, в Гальском районе. Потому что, знаете, когда нет гарантии, есть риск, наверное, нельзя рисковать. А там… там же… да, есть люди, которые нас помнят, которые часто нам звонят, друзья моего отца, соседи наши. Но я понимаю их положение, когда нет такого… как сказать … яркого приглашения: «Приходите, гостите, живите…». Я понимаю, что это трудно».
По ходу разговора мы коснулись темы численности грузинских беженцев, и я сказал, что меня, как и моих абхазских коллег, очень удивило удивление Теи, с которым она отреагировала во время тренинга на упомянутое в выступлении одного из нас, что в Тбилиси со времен Шеварднадзе называют цифру «300 тысяч», а сейчас даже большую, хотя до войны все грузинское население Абхазии составляло 240 тысяч. «Я честно признаюсь, – сказала Тея, – что впервые услышала здесь, на семинаре, такую цифру – триста тысяч, я всегда знала и всегда говорю о двухстах тысячах».
И, наконец, у нас завязался разговор о самом главном – как Тея представляет себе массовое возвращение грузинского населения в города и районы Абхазии (кроме, разумеется, Гальского, куда и так все желавшие вернулись и где, в частности, живет ее бабушка).
«Я скажу так. Давайте я не буду говорить ничего о политике. Пусть политические вопросы решают политики. Как я представляю? Давайте начнем беседовать, как мы беседуем с вами сейчас, в данный момент. Давайте поговорим. В глубине души я уверена, что когда простые абхазцы, у которых по соседству пустые дома, пустые квартиры, где жили их соседи или родственники – грузины, которые уехали, я просто не могу поверить, что хоть иногда не вспоминают о тех людях, как они вместе проводили время. Я помню, как мы вместе с соседями справляли и Новый год, и все праздники, какие я помню. Знаете, я отношусь к этой проблеме не с ненавистью, я думаю, что проблема в нас самих. Если мы, простые люди, начнем разговаривать, а будет ли другой выбор политикам? Возможно, я перешла в какую-то романтику, но я думаю, что сила воли простых людей – больше, чем политика. Я так думаю. А что касается того, как я представляю себе после стольких лет жизнь в Сухуми, если это будет, а я все-таки надеюсь, что это будет… Когда меня спрашивали, одна абхазская журналистка спрашивала: «Ты так много лет прожила в Тбилиси, а это такой красивый город, я не верю, что ты вернешься в Сухуми и будешь там жить, ты уже позабыла там все». Но я уже начинала жить заново, могу начать еще, если будет нужно. Я думаю, что это не проблема… Для меня главное, чтобы вопрос решился. Решился так, чтобы и мы были, как бы сказать, довольны, и вы были довольны».
Я был вынужден согласиться с Теей, что действительно в ее представлениях много «романтизма». Скажем, хотя бы о том, что с теми пустыми домами и квартирами, о которых она говорит, далеко не так все просто. Кто-то давно занял так называемое «трофейное» жилье потому, что его собственное было разрушено войной, а кто-то – превратив его в предмет перепродаж и заработка. И беседы «простых людей», не политиков, далеко не всегда ведут к согласию, бывает, что и ссорами, драками заканчиваются, смотря какие это люди встретились... Но, тем не менее, – снова слово Тее.
«Я часто думаю о том, когда я попаду в Сухуми делать репортаж… Ну, в мыслях… Сейчас поделюсь с вами. Ну, взяла бы интервью обязательно у политиков, у простых людей, описала бы все, какая сейчас ситуация, и в конце, всегда думаю, что решилась бы и пошла в свой дом по улице Аргун, дом 39. Поднимаюсь на восьмой этаж, звоню, и вот дальше… я не знаю. У меня даже в мыслях сердце останавливается, потому что я представляю: дверь открывается, и открывает ее чужой человек. …А знаете, что я делала в начальные годы, когда мы начали жить в Тбилиси? Я звонила в свою сухумскую квартиру, кто-то там отвечал, но я ничего не говорила и вешала трубку. А потом перестала звонить… Но это проблема, которую можно решить. Для меня же не обязательно жить именно в этой квартире».
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
Во второй день работы семинара молодая сотрудница телеканала «Маэстро» Тея Сичинава, единственная среди тбилисских коллег, которая родилась в Абхазии, эмоционально заговорила на очень близкую ей тему – о проблеме возвращения в прежние места проживания грузинских беженцев из Абхазии, или, как их теперь в Тбилиси предпочитают называть, насильственно перемещенных лиц, о своих воспоминаниях. Спустя какое-то время, после ряда выступлений и реплик, другой грузинский журналист обратился к абхазским коллегам с предложением: а почему бы кому-нибудь из вас не взять здесь, в Стамбуле, интервью у Теи? Но у меня эта мысль возникла сразу же после ее выступления! Как только был объявлен перерыв, подошел к ней и договорился о таком интервью. Мы встретились в холле гостиницы вечером и проговорили больше часа…
«Я забываю уже места города, помню фрагменты, потому что прошло уже 17 лет. Но когда я говорила о том, что мы часто из школы ходили к морю… я до сих пор помню этот запах. Я нигде больше не встречала такой запах Черного моря. Не знаю, как объяснить… Ну, мы часто там ходили. «Пингвин» – это же самое популярное место у молодежи… Не знаю, сегодня как, но тогда…». «Так же и называется это кафе…». «В Тбилиси я прожила больше, чем в Сухуми. В Сухуми я прожила всего 14 лет, а в Тбилиси 17 лет. Но за эти 17 лет я никогда не говорила, что я тбилисская. Когда меня спрашивают, откуда, я всегда отвечаю: «Я из Сухуми». Потому что я так чувствую. В первые годы я никак не могла привыкнуть к Тбилиси, всегда думала, что в конце города есть море, и искала этот конец, но не находила». «Ну а доводилось вам в Абхазии бывать после этого?». «Я была только, когда умер дедушка, перешла в Чубурхинджи, в Гальском районе. Потому что, знаете, когда нет гарантии, есть риск, наверное, нельзя рисковать. А там… там же… да, есть люди, которые нас помнят, которые часто нам звонят, друзья моего отца, соседи наши. Но я понимаю их положение, когда нет такого… как сказать … яркого приглашения: «Приходите, гостите, живите…». Я понимаю, что это трудно».
По ходу разговора мы коснулись темы численности грузинских беженцев, и я сказал, что меня, как и моих абхазских коллег, очень удивило удивление Теи, с которым она отреагировала во время тренинга на упомянутое в выступлении одного из нас, что в Тбилиси со времен Шеварднадзе называют цифру «300 тысяч», а сейчас даже большую, хотя до войны все грузинское население Абхазии составляло 240 тысяч. «Я честно признаюсь, – сказала Тея, – что впервые услышала здесь, на семинаре, такую цифру – триста тысяч, я всегда знала и всегда говорю о двухстах тысячах».
И, наконец, у нас завязался разговор о самом главном – как Тея представляет себе массовое возвращение грузинского населения в города и районы Абхазии (кроме, разумеется, Гальского, куда и так все желавшие вернулись и где, в частности, живет ее бабушка).
«Я скажу так. Давайте я не буду говорить ничего о политике. Пусть политические вопросы решают политики. Как я представляю? Давайте начнем беседовать, как мы беседуем с вами сейчас, в данный момент. Давайте поговорим. В глубине души я уверена, что когда простые абхазцы, у которых по соседству пустые дома, пустые квартиры, где жили их соседи или родственники – грузины, которые уехали, я просто не могу поверить, что хоть иногда не вспоминают о тех людях, как они вместе проводили время. Я помню, как мы вместе с соседями справляли и Новый год, и все праздники, какие я помню. Знаете, я отношусь к этой проблеме не с ненавистью, я думаю, что проблема в нас самих. Если мы, простые люди, начнем разговаривать, а будет ли другой выбор политикам? Возможно, я перешла в какую-то романтику, но я думаю, что сила воли простых людей – больше, чем политика. Я так думаю. А что касается того, как я представляю себе после стольких лет жизнь в Сухуми, если это будет, а я все-таки надеюсь, что это будет… Когда меня спрашивали, одна абхазская журналистка спрашивала: «Ты так много лет прожила в Тбилиси, а это такой красивый город, я не верю, что ты вернешься в Сухуми и будешь там жить, ты уже позабыла там все». Но я уже начинала жить заново, могу начать еще, если будет нужно. Я думаю, что это не проблема… Для меня главное, чтобы вопрос решился. Решился так, чтобы и мы были, как бы сказать, довольны, и вы были довольны».
Я был вынужден согласиться с Теей, что действительно в ее представлениях много «романтизма». Скажем, хотя бы о том, что с теми пустыми домами и квартирами, о которых она говорит, далеко не так все просто. Кто-то давно занял так называемое «трофейное» жилье потому, что его собственное было разрушено войной, а кто-то – превратив его в предмет перепродаж и заработка. И беседы «простых людей», не политиков, далеко не всегда ведут к согласию, бывает, что и ссорами, драками заканчиваются, смотря какие это люди встретились... Но, тем не менее, – снова слово Тее.
«Я часто думаю о том, когда я попаду в Сухуми делать репортаж… Ну, в мыслях… Сейчас поделюсь с вами. Ну, взяла бы интервью обязательно у политиков, у простых людей, описала бы все, какая сейчас ситуация, и в конце, всегда думаю, что решилась бы и пошла в свой дом по улице Аргун, дом 39. Поднимаюсь на восьмой этаж, звоню, и вот дальше… я не знаю. У меня даже в мыслях сердце останавливается, потому что я представляю: дверь открывается, и открывает ее чужой человек. …А знаете, что я делала в начальные годы, когда мы начали жить в Тбилиси? Я звонила в свою сухумскую квартиру, кто-то там отвечал, но я ничего не говорила и вешала трубку. А потом перестала звонить… Но это проблема, которую можно решить. Для меня же не обязательно жить именно в этой квартире».
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
