Если бы лет тридцать назад мне сказали, что бывшие советские республики Южного Кавказа будут ревниво спорить о том, у кого из них больше демократии, я бы, наверное, просто сочла это абсурдной шуткой. СССР казался несокрушимой твердыней, способной выдержать любую степень загнивания, а слова «права человека» звучали так же по-весеннему беспредметно, как «сердце красавицы склонно к измене».
Сейчас эти слова обыденны так же, как резинка для трусов, хотя и распространены не так массово. Теперь мы все эксперты по демократии, особенно по ее отсутствию у соседей.
Между тем демократия не бывает окончательной, как яичница, хотя Фрэнсис Фукуяма и намекал на это. Были ли США классической демократией в 50-х, когда безумствовал сенатор Джозеф Маккартни, подозревая в симпатиях к коммунизму даже собственную тень, а белые, скрывая свои лица под ку-клукс-клановскими балахонами, измывались над черными, которые зачем-то хотели равенства. Позволю напомнить себе, что и о правах человека громко заговорили только при президенте Картере, и то, по большому счету, для того, чтобы уесть СССР, который не выпускал евреев. Но, к счастью, права человека, как выпущенный из бутылки джин, проявили характер и не дали оттеснить себя в сторону. За полвека США проделали впечатляющий путь от войны во Вьетнаме и ку-клукс-клана к избранию президентом чернокожего интеллектуала.
Великобритания считается страной с почти тысячелетней традицией демократических институтов, что не помешало властям скрывать в начале 50-х смерть короля Георга так же банально, как советские власти позже скрывали от нас смерть шамкающего Брежнева. Даже вездесущее Би-Би-Си узнало о смерти короля только через сутки. Разница была лишь в одном: по советскому ТВ показывали «Лебединое озеро», а по британскому шли обычные программы.
Судя по моим наблюдениям, жизнь в демократии располагает к скепсису.
Прошлой осенью один из британских журналистов, к сожалению, не помню его имени, написал: «Если читать британские газеты каждый день, понимаешь, что жить в это стране нельзя». Несколько лет назад видный французский политолог, комментируя несовершенное исполнение какого-то закона, с желчью писал: «Но это же Франция!» На той неделе под Флоренцией, во время ожесточенного спора итальянских гуманитариев о Берлускони и несовершенстве местной конституции, молодая дама-юрист, обращаясь ко мне, пояснила, что в Италии любой закон можно трактовать по-разному, что создает лазейки для негодяев.
Очевидно, нормальные люди даже в так называемых цивилизованных странах недовольны существующим законодательством и порядками, что вполне понятно, так как мы все хотим лучшего, и наши представления о справедливости постепенно совершенствуются. Если два с половиной тысячелетия назад даже афинский философ Платон считал наличие рабов вполне естественным, то в наше время любая домохозяйка, не задумываясь, скажет, что это преступление против человечества.
Естественно, что мы, постсоветские зайцы, живущие в несовершенных демократиях, недовольны еще больше, поскольку наша уязвимость на порядок выше.
Но мне кажется, что лучше тратить энергию на улучшение ситуации в собственной стране, чем злорадствовать по поводу того, что у соседей девочка-демократия только-только ступила на тот извилистый путь, который прошла, оступаясь на острых камнях, каждая матерая демократия.
Сейчас эти слова обыденны так же, как резинка для трусов, хотя и распространены не так массово. Теперь мы все эксперты по демократии, особенно по ее отсутствию у соседей.
Между тем демократия не бывает окончательной, как яичница, хотя Фрэнсис Фукуяма и намекал на это. Были ли США классической демократией в 50-х, когда безумствовал сенатор Джозеф Маккартни, подозревая в симпатиях к коммунизму даже собственную тень, а белые, скрывая свои лица под ку-клукс-клановскими балахонами, измывались над черными, которые зачем-то хотели равенства. Позволю напомнить себе, что и о правах человека громко заговорили только при президенте Картере, и то, по большому счету, для того, чтобы уесть СССР, который не выпускал евреев. Но, к счастью, права человека, как выпущенный из бутылки джин, проявили характер и не дали оттеснить себя в сторону. За полвека США проделали впечатляющий путь от войны во Вьетнаме и ку-клукс-клана к избранию президентом чернокожего интеллектуала.
Великобритания считается страной с почти тысячелетней традицией демократических институтов, что не помешало властям скрывать в начале 50-х смерть короля Георга так же банально, как советские власти позже скрывали от нас смерть шамкающего Брежнева. Даже вездесущее Би-Би-Си узнало о смерти короля только через сутки. Разница была лишь в одном: по советскому ТВ показывали «Лебединое озеро», а по британскому шли обычные программы.
Судя по моим наблюдениям, жизнь в демократии располагает к скепсису.
Прошлой осенью один из британских журналистов, к сожалению, не помню его имени, написал: «Если читать британские газеты каждый день, понимаешь, что жить в это стране нельзя». Несколько лет назад видный французский политолог, комментируя несовершенное исполнение какого-то закона, с желчью писал: «Но это же Франция!» На той неделе под Флоренцией, во время ожесточенного спора итальянских гуманитариев о Берлускони и несовершенстве местной конституции, молодая дама-юрист, обращаясь ко мне, пояснила, что в Италии любой закон можно трактовать по-разному, что создает лазейки для негодяев.
Очевидно, нормальные люди даже в так называемых цивилизованных странах недовольны существующим законодательством и порядками, что вполне понятно, так как мы все хотим лучшего, и наши представления о справедливости постепенно совершенствуются. Если два с половиной тысячелетия назад даже афинский философ Платон считал наличие рабов вполне естественным, то в наше время любая домохозяйка, не задумываясь, скажет, что это преступление против человечества.
Естественно, что мы, постсоветские зайцы, живущие в несовершенных демократиях, недовольны еще больше, поскольку наша уязвимость на порядок выше.
Но мне кажется, что лучше тратить энергию на улучшение ситуации в собственной стране, чем злорадствовать по поводу того, что у соседей девочка-демократия только-только ступила на тот извилистый путь, который прошла, оступаясь на острых камнях, каждая матерая демократия.
