95 лет назад, примерно в это самое время, широкие серые волны советской пехоты, перекатившись через границу, хлынули к грузинской столице. В ближайшие дни о тех событиях будет сказано много слов, сдобренных политикой и припудренных патетикой, а посему, возможно, стоит помянуть нашу Первую республику именно сегодня, не дожидаясь годовщины падения Тбилиси и официальных мероприятий, прервав просмотр кинохроники за считанные часы до начала нашествия, пока не заворчали трехдюймовки на окружающих город высотах и не взмыли беспокойными стрекозами в стылое февральское небо бипланы «Ансальдо SVA.10».
С началом войны, как правило, быстро выясняется, что в верхах лишь глупость и измена, а гранаты не той системы и союзники не придут. Что у нас было тогда, кроме ускользающих надежд? Неразумное правительство, погрязшее в доктринерстве и демагогии. Раздробленное, словно сознание морфиниста, общество, склонное к суицидальным заблуждениям, мятущееся между архаикой и модерном, социалистическими иллюзиями и националистическими судорогами. Слабая страна, в которой едва теплилась экономическая жизнь. Но это была наша страна и наша судьба, и вот они пришли, чтобы забрать ее.
Иногда в социальных сетях вспыхивают споры о том, что случилось бы, если бы мы тогда отбились или вторжение не состоялось вовсе. Многие щедрой кистью художника-самоучки тут же начинают изображать идеальное государство, преодолевающее любые барьеры с изяществом юной балерины. Почти никто не вспоминает о том, что все страны, так или иначе похожие на Грузию, в межвоенный период лихорадило, там было много крови, зла и несправедливости. Вот же они, балканские летописи, а на соседней полке – учебники истории молодых постверсальских государств и чуть дальше – сборники латиноамериканской прозы. Можно долго фантазировать о том, как на смену поднадоевшим меньшевикам пришел бы суровый генеральский режим, как в разгар мирового экономического кризиса оголодавшие чиатурские горняки, увлекая за собой сельскую бедноту, двинулись бы на столицу, как чуть позже фашисты дрались бы с коммунистами посреди Авлабара, а вокруг них кружили бы полицейские, пытаясь вытащить из свалки молодых людей из приличных семейств, как либералы и консерваторы таскали бы друг друга за бороды в парламенте на фоне сепаратистских мятежей, а над привокзальными трущобами восходили бы криминальные звезды сицилийской величины и как приступы ожесточенности и произвола сменялись бы кратковременным просветлением коллективного разума. Весь ужас в том, что нам пришлось столкнуться с чем-то подобным намного позже и вслед за другими странами начать свое хождение по мукам. Ведь изменились лишь внешние формы, но суть пропитанных ядом политических соблазнов межвоенного двадцатилетия осталась все той же. Возможно, это и есть та самая логика истории, не позволяющая никому перепрыгнуть через определенные вехи и избегнуть горячечных заблуждений. Даже сегодня, после стольких страданий, пока еще рано говорить о выработке иммунитета. Кажется, мы обречены двигаться дальше, оступаясь и морщась от боли, через тернии к верховенству закона, к свободным выборам, к правам человека, раз за разом испытывая на своей шкуре, как выстрадано и чего стоит каждое из них. Независимость, помимо всего прочего, включает в себя право совершать ошибки и учиться на них, без этого развитие прекращается и его нельзя компенсировать никакими материальными приобретениями.
Советский опыт, полученный взамен, не является бесполезным, но он очень специфичен и чем-то похож на знание мертвого языка. Используя его можно находить скрытые в недрах первоисточников тайные смыслы, вести диспуты и дневники. Но описать с его помощью все оттенки настоящего и, тем более, будущего невозможно, поскольку, несмотря на богатство и глубину, ни жизни, ни свободы в нем нет.
Как-то раз Карл Каутский назвал меньшевистскую Грузию царством демократии. Старик, безусловно, погорячился, но с учетом того, что творились тогда на всем континенте, мы и в самом деле выглядели неплохо. Та маленькая неуклюжая республика, постоянно спотыкавшаяся во внешней и национальной политике, кое-что все же смогла. Она провела спорную, но вполне прогрессивную аграрную реформу. Она открыла двери парламента женщинам раньше многих развитых стран (всего было пять женщин-депутатов; Елизавету Накашидзе-Болквадзе и Анну Сологашвили советская власть расстреляла, остальных постоянно арестовывала, сажала и ссылала). Можно также вспомнить, что Первая грузинская республика сумела принять множество беженцев из увязшей в братоубийственной смуте России. И еще, она, пусть совсем чуть-чуть, помогла целой плеяде писателей и художников творить свободно и плодотворно. Позже одних из них сотрут в лагерную пыль, других поставят на колени, третьих доведут до самоубийства. Когда-нибудь все пройдет, зарубцуются раны и зарастут травою окопы, но ненаписанные ими стихи все еще будут проситься на бумагу, то и дело проступая сквозь шепот дождя. Культуру нередко сравнивают с душой, и действительно, в отличие от плоти государства, ей не суждено раствориться во времени и исчезнуть.
Вспоминая все это, может показаться, что еще чуть-чуть – и все бы начало получаться. И вскоре пришло бы осознание того, что Независимость это не только право совершать ошибки, но и обязанность исправлять их. Но тут-то они и явились, чтобы убить ее, и вот уже затрещали барабаны и, словно цепные псы, залаяли пулеметы и пошли в последний бой юнкера. А 25 февраля 1921 года столица пала, и ее жители увидели, как по проспекту Руставели медленно проехал всадник с красным знаменем на бледном коне и ад следовал за ним.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
