9 января великому мистификатору, режиссеру и художнику Серго Параджанову исполнилось бы 96 лет. Космополиту, который родом из Тбилиси, посвящено множество книг на разных языках, впрочем, на грузинском – почти ничего. Этим летом увидела свет книга под лаконичным названием «Серго Параджанов». Мы побеседовали с ее автором – киноведом Тео Хатиашвили.
Анастасия Словинская: Тео, ваша книга - единственная книга на грузинском языке о Серго Параджанове, насколько я понимаю. Почему так получилось, я спрошу позже. Для начала расскажите о вашей книге, как она открывает Параджанова читателю?
Т.н. оттепель – крайне интересный этап для советского кино и всей культуры того периода. Параджанов был, скажем так, первенцем той эпохи
Тео Хатиашвили: Это серия, которую (издает) Государственный университет Ильи. В нее вошли издания о важных персонах из разных сфер и художественные тексты. Это своего рода путеводители для студентов и заинтересованных определенными темами людей, которые смогут ввести их в мир этих персон и событий. Именно в рамках этой серии мне была предоставлена возможность написать книгу о Параджанове. В свое время я защитила диссертацию на эту тему. Здесь же я постаралась найти другой угол, наряду с искусствоведческим анализом его творчества внести более интересные детали для широкого читателя, которые касаются его биографии и в целом того периода, когда родился такой феномен, как Параджанов. Это т.н. оттепель – крайне интересный этап для советского кино и всей культуры того периода. Параджанов был, скажем так, первенцем той эпохи. Хотя он весьма отличается от режиссеров 60-х. Он выбирает для своих фильмов мифологические и сказочные темы, (делает) феерические представления. Он как будто отправляется в эмиграцию по глубокому прошлому. Но именно это карнавальное творчество, которое не садится ни в какие рамки и ограничения, было, вероятно, самым жестким радикальным противостоянием советской системе, выставляющей множество запретов человеку, а особенно творческому.
Я вырисовала (в книге) этот общий фон, учитывая, что его биография сама по себе очень интересна и, я бы сказала даже, драматична – начиная с истории его семьи и заканчивая его арестами по абсурдным обвинениям в спекуляции, распространении порнографических материалов и гомосексуализме – это по советскому закону было наказуемо. Даже если бы взяла только направление биографии – это само по себе бесконечное количество материала, но я попыталась (рассказать) и о специфике его творчества, о том, почему оно до сих пор ассоциируется с абсолютно новаторским языком, почему он такой важный режиссер. В конечном счете все это соединяется воедино и создает многопластовый портрет Параджанова. Его личность и его творчество неразделимы: он был человеком-огнем, который постоянно создавал вокруг себя праздник. И эта его индивидуальность очень хорошо видна в его фильмах.
А. С.: Параджанова, можно сказать, знал весь Тбилиси. Во время работы над книгой вы встречались с этими людьми? Каким в вашем представлении сложился портрет режиссера?
Т. Х.: Как и при работе над диссертацией, я в основном использовала уже изданные материалы – воспоминания, письма, – и это огромный материал, каждый раз знакомясь с ним, можно найти что-то новое. Когда ты пытаешься нарисовать портрет человека, очень важно понять, каким он был в быту, каким - в отношениях. И это подчеркивают все – и близкие друзья, и просто знакомые – он был крайне далек от деления людей на какие-то (категории). Он был режиссером, признанным при жизни, – какой бы известный человек искусства не приезжал в Грузию, все хотели встречи с ним, хотели стать его гостями. У него дома бывали и Феллини, и Аллен Гинзберг. Но это совершенно не мешало ему принимать у себя вместе с ними его соседей, обычных людей – курдов, грузин, армян и других. В его доме они все были равны. И, как описывают люди, которые в свое время бывали у него, – все они, его гости, становились участниками поставленного им перформанса – застолья или происходящего вокруг него. Это и было самым особенным и ценным в творчестве Параджанова и в его жизни: для него человек был человеком без каких-либо регалий.
А. С.: Недавно в одном из своих интервью Серго Параджанова вспоминал сын Андрея Тарковского. Самым ярким детским воспоминанием о Параджанове, по его словам, было то, как Параджанов, сидя за столом, постоянно что-то вертел в руках, мастерил. Когда ты художник, ты в любой момент можешь сесть и начать рисовать, у режиссеров в этом смысле все сложнее. Мне показалась эта деталь очень характерной, на мой взгляд, демонстрирующей тягу Параджанова что-то создавать, где бы он не находился. И в этом смысле сложно представить, как трудно ему было в заключении…
Т. Х.: Именно поэтому неслучайно, что осталось довольно много коллажей, которые он делал в тюрьме. И, между прочим, именно во время его пребывания там он и начал делать их интенсивно. Его письма, отправленные из тюрьмы, изданы в довольно объемном издании, и они очень интересны, между прочим, и фактически во всех этих письмах, кому бы они ни были адресованы, будь это член семьи или друзья, он просит прислать ему любые материалы, будь то бисер, бусины, бумага и прочее.
Он использовал практически любой материал, чтобы что-нибудь изготовить. И, как он сам рассказывает в одном из писем, присланных им из зоны, именно это помогло ему выжить в необычайно враждебном для него окружении
Он использовал практически любой материал, чтобы что-нибудь изготовить. И, как он сам рассказывает в одном из писем, присланных им из зоны, именно это помогло ему выжить в необычайно враждебном для него окружении, которое радикально отличалось от того мира, в котором он жил до того, и который был хорошо ему знаком. Как я уже сказала, это мир какой-то сказочной мифологии, очень красивый, цветной, наполненный возвышенными чувствами. И вдруг он оказался вместе с заключенными, причем осужденными по самым тяжелым статьям. Он не знал их жизненного кодекса, не понимал их сленга. С самого начала ему пришлось очень тяжело, он подвергался унижениям, насмешкам, его заставляли выполнять такую работу, которую «авторитетные воры» не делают. Кстати, его способность налаживать отношения с людьми затем помогла ему и там. Постепенно он заслужил доверие и со стороны своих сокамерников. Но первый этап, когда человек адаптируется, был особенно сложным для него. И, как он сам говорил, именно изготовление коллажей больше всего помогло ему справиться с ситуацией. И вот в этом, конечно же, заметна его суть, его неугомонность и сила – он просто не мог не творить. Разумеется, его коллажи имеют разную ценность, но все они были для него в определенной степени неким тренажером, не говоря уже о том, что они были для него средством удовлетворения творческих импульсов.
А. С.: Параджанов очень хотел снять фильм «Мученичество Шушаник», был даже сценарий, но в конечном счете не получилось. Расскажите об этой истории.
Т. Х.: Этому предшествовала тяжелая история, связанная с фильмом «Легенда о Сурамской крепости», который он снял уже после возвращения из тюрьмы в Тбилиси. И этот период совпал с расцветом национальных движений в Грузии. В моей книге, кстати, я уделяю этому отдельную главу. Я постаралась описать те события, которые особо не красят грузин, и в течение лет превратились в тему для дискуссий. Так вот, тот фильм вызвал в литературных кругах особенные волнения. В титрах указано, что фильм снят по произведению Даниэла Чонкадзе. Но в этом, наверно, кроется самая большая вина Параджанова, поскольку этот фильм – его свободная интерпретация легенды о Сурамской крепости, а не экранизация конкретного произведения. И Параджанова обвиняли в искажении этого произведения и оскорблении грузинской культуры. Эти обвинения, помимо того, что они хорошо демонстрируют, что происходило в Грузии в 80-х годах, указывают и на то, что с чисто кинематографической точки зрения режиссера Параджанова просто не поняли, как не поняли и его кино. Обвинять его в том, что он не следует сюжету или конкретным национальным и культурным особенностям, просто абсурдно. Его лента – это кино об эклектических, мультикультурных и культурных влияниях и переплетениях. Сам Параджанов очень любил старый Тбилиси, и именно в его лоне зарождались особенности его творений. Там в одном дворе жили курды, азербайджанцы, армяне, грузины, евреи, русские – у всех у них были свои традиции, ритуалы, но все это осуществлялось в одном дворе, и Параджанов с детства впитал в себя эти ритмы, движения, цвета.
Несмотря на то, что грузинские кинематографисты поддерживали Параджанова, вопрос создания картины о Шушаник перерос в серьезную эскалацию. И мы, думаю, в результате лишились шедевра
Но т.н. уроки фильма «Легенда о Сурамской крепости» были плохо восприняты частью грузинского общества, большинство противников ленты были среди литераторов. Несмотря на то, что грузинские кинематографисты поддерживали Параджанова, вопрос создания картины о Шушаник перерос в серьезную эскалацию. Тогда еще в шутку называли «иронией судьбы» то, что режиссеру армянского происхождения запрещали снимать фильм о царице армянского происхождения Шушаник. Параджанов столкнулся с большим сопротивлением, и мы, думаю, в результате лишились шедевра.
А. С.: Возвращаясь к началу нашего разговора – о том, что ваша книга сегодня фактически единственная на грузинском языке о Параджанове. Насколько Тбилиси сохранил память о Серго Параджанове? Даже если говорить об этой памяти на уровне символов, допустим, может ли человек, который приезжает сюда, на ваш взгляд, почувствовать, что Тбилиси – родной город Параджанова?
Т. Х.: Нет, конечно. Для меня и для многих моих коллег – это очень болезненный вопрос. И эта книга – это очень мизерный вклад в память о Параджанове. О музее и мечтать уже поздно – дом, в котором он жил, продан. Делать его в каком-то новом здании – вероятно, будет уже не интересным повторением того, чем был его дом, который, по сути, был уже готовым музеем. В прошлом году я вместе с другом предложила мэрии открыть Центр искусства Параджанова, который мог бы быть основан на парадажановской концепции творчества. К сожалению, пока никаких подвижек в этом деле нет. Даже чисто с прагматической точки зрения, учитывая поток туристов, для нас могло быть очень выгодно. Дом-музей Параджанова в Ереване – одно из самых привлекательных мест для людей, которые приезжают в Армению. Мы эту возможность уже упустили. Но я думаю, что мы могли его, скажем так, реабилитировать посредством каких-то других форм. Сам Параджанов всегда говорил, что он тбилисец, что на него тбилисская среда очень повлияла, а мы это постепенно теряем, идут поколения, которые о нем, возможно, даже ничего и не знают. И мне кажется это серьезным преступлением.
