«Мне все равно, построят или нет эту несчастную ГЭС. У обоих вариантов есть плюсы и минусы, и ни один из них не погубит Грузию». Молодой человек, упаковавший свою позицию в две провокационные фразы, безусловно, рисковал. Другие участники застолья со всей горячностью бросились бы перетягивать его на свою сторону, как ребенка в «Кавказском меловом круге», не обращая внимания на его особое мнение, если бы оно не было высказано подчеркнуто равнодушно – так, будто он высмеял эмоциональную вовлеченность собеседников. Почуявший эскалацию опытный тамада метнулся наперерез, как лев, отвлекающий охотников от детенышей, мягко заговорил о чем-то интересном, приятном; минуту спустя все улыбались, впрочем, осадок остался.
Прежде чем воскликнуть «Аполитично рассуждаешь!», следует присмотреться к вроде бы взрослым гражданам с университетским образованием, которые проклинают оппонентов в СМИ и соцсетях, называя их предателями, фашистами, дикарями, либерастами, и заходятся в неподдельной истерике. Их поведение не имеет ничего общего ни с политикой, ни с рассудком, и желание отдалиться от них будет возникать у молодых людей все чаще. Особенно если они понимают, что первопричиной гидроэлектрокризиса является отсутствие в Грузии сильной, независимой судебной власти и местного самоуправления, а остальное лишь неизбежные последствия. Многие из них продолжат прикрываться апатией и/или уезжать из страны, жители которой тщетно пытаются компенсировать слабость институтов силой эмоций и зачастую доводят себя до такого исступления, что манипулировать ими могут не только лучшие умы иностранных спецслужб, но и второкурсники, прочитавшие пару абзацев о психической инфляции и эвристике аффекта.
Манипуляция – взрывоопасное слово, за ним обычно скрываются конспирологические теории о всесильных кукловодах и злокозненных СМИ, насилующих коллективное и индивидуальное сознание с глубоким проникновением в бессознательное с помощью таинственных психотехнологий. Подобные фантазии позволяют общественности чувствовать себя невинной обессиленной жертвой и не задумываться о собственных установках, убеждениях и стереотипах, притом что именно они углубляют русло конфликта. Сперва об инакомыслящем отзываются, как о темном, клинически глупом человеке, который по определению не может придумать ничего дельного и всегда голосует во вред стране; его почти сразу перестают слушать. Затем его образ обрастает деталями, усиливающими презрение к грязному и продажному «унтерменшу», его называют предателем, агентом спецслужб, марионеткой внешних сил и покорным деспоту рабом. На последнем этапе он стремительно утрачивает человеческие черты, в ход идут выражения вроде «нелюди», «зомби». Таким образом, в финале любые формы сосуществования рассматриваются как противоестественные. Ни один манипулятор не сумеет заставить граждан видеть друг в друге монстров, если они не готовы, более того - подсознательно не хотят этого.
В одной из лекций (29.01.1975; Коллеж де Франс) Мишель Фуко, рассматривая феномен политического монстра, обратил внимание на парадоксальную симметрию двух фигур, выламывающихся за рамки общественного договора, – преступника и деспота. Первый нарушает законы время от времени, второй же постоянно пребывает в режиме преступления, «предписывая в качестве всеобщего закона или смысла государства свое неистовство, свои капризы, свое безрассудство». Существование деспота неотделимо от «тотального преступления несоблюдения общественного договора, посредством которого только и может существовать и сохраняться общественное тело», следовательно, «его естество тождественно противоестественности». «Первый монстр – король», – говорил Фуко, вспоминая, как в революционных памфлетах Людовика XVI и Марию-Антуанетту уподобляли диким зверям, а Сен-Жюст доказывал единомышленникам, что монарха нужно наказать не как изменника, находящегося внутри правового поля, но уничтожить как монструозного «абсолютного врага».
Сегодня перед законом формально равны все, но если мы проследим, как менялось отношение жителей Грузии к первым лицам двух персоналистских режимов – Михаилу Саакашвили и Бидзине Иванишвили, то обнаружим, что на каком-то этапе многие жители увидели в них чудовищ с соответствующими повадками и мотивами. Тот, кто ставит себя над законом, не может рассчитывать на иное отношение, однако «Первый монстр» не значит «единственный» или «самый опасный».
20 лет назад Кристоф Ган снял фильм «Братство волка» (вариант перевода – «Пакт волков») о самом известном монстре Франции – таинственном Жеводанском звере, который загрыз свыше ста человек в 60-х годах XVIII века, когда Старый порядок начал явственно клониться к закату. Главный герой в ходе поисков обнаружил, что группа аристократов использует чудовище в своих целях. Фильм будто бы раскрывает реплику Фуко о «Первом монстре» – жутком и в то же время несчастном, одиноком существе, превращенном в машину смерти людьми, которые более не могут править, опираясь на произвол и отсталость масс, и пытаются преградить путь новой эпохе. В финале метафора становится совершенно прозрачной: один из боровшихся с чудовищем аристократов дописывает мемуары и выходит к жаждущей крови революционной толпе - для нее он является частичкой многоликого зверя столетиями терзавшего Францию, несмотря на то, что в свое время сражался «на правильной стороне».
В истории Грузии есть один малозаметный, но важный нюанс – она не избавилась от крепостного права своими силами, не отвергла старую монархию и привилегии аристократии самостоятельно. Внимание нации притягивало национальное освобождение, а иные проблемы хоть и присутствовали в повестке дня, но не осознавались в полной мере – любой внутренний вызов всегда заслоняли внешние. Соответственно, не было «Великого отказа», причем не от титулов и прочей мишуры, но от антиобщественных по сути привилегий и фактического иммунитета от уголовного преследования, приобретенного благодаря силе, связям (а зачастую и происхождению), богатству и коррупции. Возможно, именно поэтому господство «красно-черной» эрзац-аристократии в советскую эпоху воспринималось как вполне естественное; позже она благополучно перекрасилась в патриотические цвета. Множество амбициозных грузин всю жизнь стремится присоединиться к «пакту волков» и не представляет иных форм безбедного существования. Есть даже (знаменательное совпадение) шутливая поговорка: «Ты должен быть волком, сынок, волком…»
Когда противники строительства Намахванской ГЭС (населенный пункт называется Намохвани, но в договоре слово написано через «а», таким образом, данный вариант стал юридически корректным) говорят о ней, может показаться, что речь идет о живом существе, апокалиптическом звере, пожирающем природу и саму национальную идентичность. Их оппоненты в свою очередь описывают некое хтоническое многорукое чудище, состоящее из тысяч слитых воедино темных людей с крестами и дубинами наперевес, готовое поглотить то ли саму Грузию, то ли солнце прогресса над ней, как в Иране в 1979-м. Обе стороны усердно эксплуатируют страх перед Жеводанским, то есть Намахванским зверем, что, вероятно, устраивает условное «братство волка», поскольку его интересы остаются в тени. Один из участников упомянутого застолья, хороший специалист, буквально на салфетке продемонстрировал, как можно извлечь коррупционную прибыль не только из реализации проекта на основе спорного контракта, но и из его ликвидации. После чего, собственно, и прозвучала равнодушная, но горделивая реплика «Мне все равно…»
«Идеи овладевают массами лишь при том условии, если какая-то категория людей сумеет овладеть массами, используя для этой цели идеи, удобные для овладения массами, а отнюдь не для удовлетворения практических потребностей масс», – писал Александр Зиновьев. Чтобы разбавить неизбывный российский пессимизм и успокоить совесть, можно заменить «лишь» на «зачастую», но главная проблема развивающихся, еще не свободных обществ от этого не исчезнет. Экологические, прогрессистские, консервативные, либеральные идеи, безусловно, ценны, но их будут использовать, прежде всего, для манипуляции до тех пор, пока не сделан самый важный, основополагающий выбор между Законом и Пактом волков, который Грузия, цепляясь за тысячи незначительных поводов, по-прежнему откладывает «на потом».
Иррациональное рвение не всегда является напускным. Размышлениям о великих достижениях Французской революции всегда сопутствуют воспоминания о гильотине. Они не были бы столь болезненными, если бы перемены начались раньше и, растянувшись во времени, хоть отчасти стали эволюционными. Но страна потратила слишком много энергии на религиозные войны, восстания и споры, что стоило ей как минимум нескольких потерянных десятилетий, возможно – целого столетия, а в конечном счете и мирового лидерства. Основные конфликты современной грузинской политики, в том числе баталии вокруг ГЭС, по сути, являются квазирелигиозными войнами – предубеждения порабощают факты, не допускают колебаний, требуют истовой веры в свою правоту, манихейской биполярности, ритуального уни(что)жения врагов, как внутренних, так и внешних, и исключают компромисс. Похоже, тот равнодушный молодой человек ухитрился стать еретиком для обеих сторон.
Каждый второй грузин любит поболтать о том, кто и как захватывал собственность в минувшие десятилетия, расправлялся с неугодными и крал бюджетные средства. Многие факты не закопаны под землю, а как бы присыпаны песком, и их можно подтвердить документально. Однако в минуты политического возбуждения он напрочь забывает о влиятельных, но не всегда заметных людях и яростно атакует консерваторов или либералов, противников или сторонников ГЭС, верховного правителя или его врагов. Тысячу раз было сказано, что Саакашвили – чудовище и Иванишвили – чудовище, а Шеварднадзе вообще – Лернейская гидра. Но каждый раз смена (а по большому счету – лишь обновление) режима приводила к набившему оскомину превращению героя в дракона с отсылкой к пьесе Евгения Шварца. Монстр раз за разом возвращался, словно Жеводанский зверь, который вновь принялся убивать вскоре после того, как гордые охотники доставили в Версаль чучело гигантского волка. Осмысливая этот «круговорот монстров в природе», благонамеренные граждане порой начинают биться головой об стену и выкрикивать что-то несвязное вроде «А что? Что делать? Что делать-то?! Одно и то же, одно и то же…» Их можно понять – мы десятилетиями реформируем судебную систему, но она еще не создала ни одной реальной преграды для «братства волков», более того, зачастую служит ему инструментом. Очевидно, что помимо улучшения законодательства и ротации кадров требуется и другие изменения, причем интеллектуальные и нравственные, которые трудно не только осуществить, но даже описать.
У Мераба Мамардашвили есть один спорный, сложный для понимания отрывок, который его грузинские поклонники обычно обходят стороной: «Все мы живем, прислоняясь к теплой, непосредственно нам доступной человеческой связи, взаимному пониманию, к некоторым чаще всего неформальным и «внезаконным» отношениям. Закон же максимально формален и лишен того оттенка человечности, которой мы ожидаем от него. Мы компенсируем это некой человечной, аморфной, неартикулированной связью взаимных подмигиваний, взаимных пониманий, которые устанавливаются всегда поверх и помимо каких-либо законов и формальных критериев. Я бы выразил эту ситуацию так: если иметь в виду проблему отопления, то мы обогреваемся соприкосновением наших человеческих тел, то есть тем теплом, которое излучают сжавшиеся, или сбившиеся в ком человеческие тела – в то время как другие изобретают паровое отопление. Нам свойственна погруженность в непосредственную человечность, мы не способны разорвать связь понимания. Например: «Я же понимаю, что не он виноват, а его в эту роль запихнула судьба, и жизнь, и быт…» Мы как бы компенсируем взаимным пониманием и взаимным человеческим обогревом варварство и неразвитость нашей социальной, гражданской жизни. Все, что выходит за рамки этого человеческого тепла, кажется нам некими опосредованиями и формальными делегированиями наших состояний, которые, уходя от нас в область необозримого, тем самым как бы лишаются знака человечности, и мы это презираем, тем более что имеем за собой давнюю российскую так называемую мирскую традицию, или традицию мира, общины. Это – существование, которое, цепляясь за теплоту взаимного человеческого обогрева, продолжает дальше, в бесконечность именно ту жизнь, какая есть, при этом всегда думая: «Меня пронесет, если я не подниму голову и не отстранюсь от этой человеческой связи. Умирают или погибают всегда другие, а не я, меня пронесет». Это и есть «человеческое, слишком человеческое», о котором Ницше и любой другой философ сказал бы: вот то первое, что мешает человеку мыслить, первое, что отгораживает его, как экран, от себя самого, от своего реального положения в мире и от своих обязанностей. Это некоторое варварское, архаическое состояние, оставшееся в современном мире – мире, по сути, уже исключающем такое аморфное состояние, мире, предполагающем некую сложную артикуляцию опосредований и формализаций социальной и гражданской жизни, наличие у людей некой культуры (если под культурой иметь в виду реальный навык и способность), наличие силы, чтобы практиковать сложность и разнообразие».
Взаимопонимание, теплота, человечность и т. д. – ключевые кодовые слова, с помощью которых грузины описывают свое мироощущение, и данные формулировки могут спровоцировать реакцию отторжения, поскольку в следующем абзаце философ производит «контрольный выстрел», отдаляя (но не отделяя) друг от друга понятия закона и справедливости, притом что последняя остается едва ли не единственным ориентиром, позволяющим привлечь внимание к необходимости реформ: «Целью закона является сам же закон, а не конкретная справедливость частных случаев; то есть для осуществления влияния любого закона всегда и повсюду должны применяться такие средства, которые поддерживают в «подвесе» над нами сам же закон», что, по мнению Мамардашвили, «исключает нашу привязанность к тому миру, с которым мы срослись и который считаем всеобщим и окончательным».
В том мире «обмен теплом» был непременным условием выживания – образ согревающих друг друга человеческих тел может напомнить о едва живых зеках в переполненных обледеневших бараках, о лежащих в грязи под огнем солдатах тоталитарной эпохи, о влюбленных, которых через несколько часов потащит в разные стороны конвейер репрессий, о преисподней, где нельзя уцелеть без взаимопонимания, перемигивания, противозаконных действий и незаконной радости. Все это вошло в плоть и кровь, этику и миропонимание, и почти никто не готов признать, что пребывает в «варварском, архаическом состоянии», отгородившись от гражданского с помощью личного и родового, тем более что главный приз – дамоклов меч закона не привлекает, а скорее устрашает. И испуганное сознание начинает цепляться за известную уловку, смешивать отстраненность от «человеческого, слишком человеческого» с полным отказом от человечности и указывать на ужасающие прецеденты ХХ века. Оно боится неизвестности, боли и избегает сверхусилий.
А что если реплика «Мне все равно…» скрывала не равнодушие, а позицию «Пусть все будет по закону» – не так, как хочется мне, как считает мой сосед-энергетик или приятель-эколог, не так, как выгодно родственникам, как нужно неофеодальному «братству волков», как кажется священникам и думается политологам, а исключительно по закону – с основными и дополнительными экспертизами, следствием и судами, вердиктами и апелляциями. Но если бы молодой человек принялся развивать эту мысль, призывая отказаться от чувственных метаний между «нравится» и «не нравится», его почти наверняка высмеяли бы. Возможно, маститый тамада, молниеносно соткав паутину «взаимных подмигиваний и пониманий», увел бы разговор в сторону, завершая эпизод. Но осадок все равно остался бы.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
