Диана Руда в обычной жизни, как она ее называет, имея в виду ту, что была до войны, работала в харьковском СМИ «Накипело». Занималась по большей части вопросами продвижения проектов, коммерческой деятельностью. А в жизни «необычной» - в условиях войны - Диана начала волонтерить и взяла в руки фотоаппарат, чтобы запечатлеть город таким, каким еще три недели назад и не могла представить.

– Идет к концу третья неделя войны. Что сейчас происходит в Харькове, как он выглядит?

– На центральных улицах, где были областная администрация, горсовет, военные объекты – нацполиция и другие, – было несколько ударов, и просто все сравняли с землей, либо оно сгорело, было повреждено очень много памятников архитектуры, которые стояли рядом с этими зданиями. Большинство музеев не успели вывезти экспонаты, и сейчас, например, художественный музей полностью без окон и без дверей. Там сидит один охранник, который просто не знает, что ему делать. Волонтеры ищут, куда эвакуировать картины. Некоторые уже сделали это. Например, литературный музей перевез важные экспонаты во Львов.

В Харькове много территориальной обороны. Они почти на каждой улице, на перекрестках стоят, проверяют документы, машины. Много волонтеров появилось, есть несколько организаций, которые помогают людям с едой, лекарствами, развозят по домам. Есть волонтеры, которые помогают военным. Сейчас в городе работают только несколько аптек, из-за этого огромные очереди. Например, позавчера (мы с друзьями волонтерим) мы пять часов стояли в очереди в аптеку. Плюс в 6 вечера у нас начинается комендантский час, т.е. по сути у тебя есть время с утра до 5:30 вечера, чтобы все сделать.

– Много людей остается в городе? Удалось ли эвакуировать женщин, детей, пожилых? Куда уезжают по большей части?

– Многие уехали. Уезжают в основном женщины и дети, не всегда старики, если судить по моим знакомым. Перебираются во Львов, либо в Польшу, либо уже дальше – в Германию, например. Стариков тяжелее увезти, потому что есть только два способа уехать – либо поезд, либо машина. У меня знакомая ехала во Львов пять дней, потому что невероятные пробки. Они просто ночевали в школах, в разных подобных пунктах по пути. А если на поезде, – есть много маршрутов. Но поезд – очень тяжело. Люди едут, конечно, бесплатно, без билетов, многие оставляют вещи на вокзале, запрыгивают в первый поезд, который приедет, и уже дальше решают, как, когда и что. Это очень тяжело и морально, и физически. Там люди стоят и в тамбуре, по несколько человек на полках.

Есть люди, которые остаются в метро, как в убежище. Сначала было очень много людей, потом многие выехали из города, осталось меньше, и в метро сейчас, знаете, там люди сушат носочки, расстелили себе лежаки, спят, живут, дети играют там же... Это по большей части в районе Салтовка – это район, где только спальные дома. Он больше всего страдает. Там очень много разрушений, постоянно стреляют. Люди оттуда, конечно, выезжают, либо спускаются в метро жить.

–​ Мы, когда слышим о разрушениях, жертвах и других вещах, сопутствующих войне, по большей части получаем в остатке сухую информацию, а вы знаете эти истории изнутри. Я хотела бы попросить вас рассказать о той истории, которая за все это время задела вас больше всего –​ может быть, история со счастливым концом или напротив, - но та, что тронула вас больше всего…

– Знаете, я два часа назад вернулась с кладбища. Мы хоронили мальчика, военного. Он умер 2 марта, но только сегодня его смогли похоронить. Пришло очень много военных, чтобы проститься с ним. И вот когда ты стоишь – а кладбище, оно выглядит, как огромное поле, ветер, у нас сейчас в Харькове очень холодно: минус 9, снег… Парню, который умер, – 28 лет, его похоронили с боксерскими перчатками, потому что он занимался раньше боксом, был спортсменом. И вот ты там стоишь, слышишь, как где-то стреляют, что-то падает, по дороге видели российский танк, сгоревший, который просто стоит на трассе. Ты едешь с какими-то вообще неизвестными людьми, они тебя везут, тебя попросили как журналиста пофотографировать, чтобы осталась память об этом человеке. Вот, наверное, это и есть что-то, что очень запоминается…

–​ Как это: когда при всем, что происходит сейчас в Украине, продолжать еще и работать?

– Первые три дня вообще невозможно было работать. Мы просто сидели и листали телеграм-паблики каждую секунду, никто не спал, не ел. Потом уже наконец пришло какое-то осознание, что надо что-то делать. Я в обычной жизни работала в СМИ «Накипело», но занималась проектным менеджментом, грантами, коммерческой составляющей. А сейчас я фотографирую и занимаюсь волонтерством. Мы разносим еду людям, через меня передают людям какие-то гуманитарные вещи. Мне постоянно пишет много людей, которые либо хотят помочь, либо просят о помощи. Заниматься основной деятельностью, конечно, вообще не получается, потому что сейчас она не приоритетна. Ты просто меняешься, и все вещи, которые ты умел делать – а я умею, скажем, координировать, связывать людей, – ты берешь это все и перетаскиваешь это туда, где это нужнее.

–​ К войне можно привыкнуть?

– К сожалению, я считаю, что можно, как это ни странно. Я никогда… Мне 25 лет, я живу в Харькове, знаю о войне, которая в Луганской и Донецкой областях, ездила на эти оккупированные территории волонтерить, но еще никогда не было такого, чтобы я чувствовала себя в родном городе максимально небезопасно.

А сейчас ты уже знаешь все аптечные точки, знаешь, где какие магазины, когда они открываются и закрываются, знаешь всех соседей, знаешь водителей, которые тебя могут подвезти. У меня количество контактов в телефоне за эти дни увеличилось человек на 200, наверное. Если в первые дни мы прятались в подвалах от каждого шума, то сейчас мы уже сидим и знаем: это выпускают наши, отслеживаем [объявления] тревоги и уже очень спокойно реагируем. Ты реально привыкаешь. Где-то два дня нужно было на то, чтобы понять, что… у тебя нет выбора. Ты просто должен как-то с этим смириться, под это подстроиться… И думаю, что даже если будут меняться условия, я довольно быстро смогу привыкнуть и к ним и смотреть по ситуации.

–​ У вас, вероятно, была возможность уехать. Почему вы остались в городе?

– За неделю до того, как Россия напала на нас, все довольно тревожно себя чувствовали, мы уже собирали какие-то вещи, три дня перед [войной] я уже ходила со своим тревожным рюкзачком: сменная одежда, аптечка минимальная, какие-то средства гигиены – полотенце и зубная щетка. Такое, что просто на плечи перевесил, и у тебя есть как минимум 2-3 дня, может, даже больше. И в редакции мы еще за неделю договорились, все как-то пытались готовиться, кто-то говорил, что он будет уезжать в любом случае, кто-то готовился так: у нас есть офис с подвальным помещением, это мое укрытие, кстати, сейчас. И у меня с парнем были определены такие рамки, когда мы, в случае чего, уезжаем. Это очень смешно. Никто же не представлял, что все будет так, как сейчас, и у нас была такая рамка, что, если русские танки ездят по городу, значит, нужно уезжать. Сейчас русские ракеты и танки – это совершенно нормально, но мы до сих пор здесь, и мы не собираемся никуда уезжать. У нас, к счастью, есть электричество, тепло и вода, но, кажется, даже если этого не будет, мы будем искать какие-то другие места, но останемся здесь, сколько сможем, чтобы помогать здесь. Вы спрашивали, почему для меня это важно, у меня позиция очень рациональная: у меня нет привязанности – нет детей, я не замужем, своих родных я увезла, я сильная, здоровая, молодая, могу все делать, и здесь я точно нужнее, чем если я буду где-то еще.