– А главным культурным событием года у них стал сериал «Слово пацана»!
Хохот, вспыхнувший в дальнем углу, обежал комнату по часовой стрелке и, подобно локомотиву, подцепил и потащил за собой новую реплику: «А главным спортивным событием стал запрет на участие в Олимпиаде!». Но, прежде чем прозвучали забористые версии о главном политическом событии, в ткани шутливой беседы образовался разрыв – секундная пауза позволяла если не задуматься, то спросить: «Почему?». Почему сериал о казанских молодежных группировках 80-х произвел фурор в РФ и был признан весьма опасным в Украине, где Министерство культуры подтвердило, что он популярен несмотря на запрет, вице-спикер Верховной Рады Александр Корниенко назвал его «проблемой», а киевская полиция, задержав подростков, избивших и ограбивших сверстника, отметила, что они насмотрелись «Пацанов». И почему в Грузии столь токсичный телепродукт заинтересовал в основном возрастных граждан, которые сохраняют связи с Россией или изучают ее в редких перерывах между чемпионатами кафедры по острословию?
В социальных сетях можно обнаружить характерные диалоги. Многие россияне при каждом удобном случае упоминают общий культурно-цивилизационный фундамент бывшего СССР, единое социальное, экономическое, инфраструктурное, чуть ли не канализационное пространство, и упирают на то, что показанное в сериале происходило во всех республиках. Их собеседники из сопредельных стран, зачастую не скрывая брезгливости, а порой – намеренно подчеркивая ее, утверждают, что речь идет о сугубо российском феномене. Как ни странно, (не) правы обе стороны – возникновение молодежных (и в той или иной степени преступных) группировок сопутствовало форсированной урбанизации повсюду в СССР, более того – и за его пределами. Но ситуация в Казани, а если точнее – в городах Среднего Поволжья, была особенной. Там страх перед уличными группировками стал неотъемлемой частью жизни обывателей, опасавшихся за своих детей. Почему советское государство, которое могло и умело терроризировать не только группы собственных граждан, но и зарубежные страны даже на излете своего могущества, оказалось бессильным и не сумело навести хотя бы относительный порядок в Казани? Или оно лишь казалось таким?
После завоевания Казанского ханства Иваном Грозным и колонизации русскими Среднего Поволжья, доля татар среди городского населения снизилась. Но в ходе индустриализации она начала расти – предприятия Казанско-Зеленодольского, Нижнекамского и Альметьевско-Бугульминского промышленных узлов высасывали из окрестных татарских сел десятки тысяч жителей, к которым в качестве новоиспеченных горожан присоединялись выходцы из других областей империи. Ознакомившись со статистикой 80-х, специалисты по этнополитике, вероятно, скажут, что в Татарстане существовали серьезнейшие предпосылки не только для социальных, но и межнациональных конфликтов и они могли привести к более масштабным последствиям, чем попытка создания «Штата Идель-Урал» после революции 1917 года. Поволжье – стратегический хребет России и, если б в Татарстане начались процессы схожие с чеченскими, ослабленная, увязающая в хаосе РФ очутилась бы на краю пропасти. Но тектонических сдвигов не произошло несмотря на интерес немалой части татарской интеллигенции к национально-освободительным идеям и резко возросшие аппетиты местной управленческой элиты, в том числе и потому, что энергия татарской и русской молодежи Казани и других поволжских городов не хлынула в русло массовой политической мобилизации, а почти полностью выгорела в горниле жестокой и бесплодной борьбы уличных группировок и формируемой ею повседневности.
Я лишь раз беседовал с казанскими «пацанами» достаточно долго – за несколько месяцев до распада СССР, в поезде «Тбилиси-Москва». Один из них возвращался в Казань из воинской части в сопровождении (почему-то) заехавших за ним друзей. Они вели себя подчеркнуто корректно, вежливо – по-другому вряд ли получилось бы в окружении десятков говорящих на чужом языке и живущих по иным понятиям людей. Бедно и безвкусно одетые, немногословные парни не интересовали публику, но некоторые пассажиры угощали и расспрашивали их. Когда поезд, безнадежно опаздывая, тащился по Краснодарскому краю, самый веселый и общительный из казанцев не утерпел и сообщил, что его недавно показали в популярной программе ЦТ «До 16 и старше» в сюжете, посвященном молодежным группировкам. Слово за слово, он начал рассказывать о своей жизни, и грузинские сверстники постоянно приходили к выводу, что какие-то точки соприкосновения есть, но различий в десятки раз больше. Многие вещи, например, коллективное наказание т. н. возрастов (беседы велись если не конкретно об этом, то о чем-то похожем), казались им иллюстрацией дикости и беспредела и не вписывались в систему их взглядов, сформированную иными социокультурными традициями и отредактированную «ворами в законе».
Поздний СССР был пропитан политикой и события в союзных и автономных республиках обычно рассматривались сквозь этническую призму. К тому же, тогда существовал «культ общения» (термин П. Вайля и А. Гениса) – пассажиры слушали радио, читали газеты и все время обсуждали новости, развивая какие-то горячечные теории. В 1991-м обстановка в Татарстане была нестабильной – местные элиты стремились расширить сферу влияния и неслучайно именно в Казани (а также в Уфе) Борис Ельцин произнес знаменитую фразу: «Берите суверенитета столько, сколько вы его сможете проглотить». Но подробный сюжет о ситуации в их республике те парни восприняли без заметного интереса. Страсти вокруг суверенитета, национального возрождения, межэтнической напряженности или возможного создания гвардии мало волновали их, а реакция свелась к неопределенному и настороженному «Посмотрим…». Мы распрощались на Курском вокзале; «пацаны» рвались на Казанский не только чтобы купить билеты домой, но и повидаться там с какими-то приятелями (не исключено, что речь шла о членах группировок, в очередной раз приехавших бить и грабить молодых москвичей) и говорили о встрече с ними с таким предвкушением, словно она была намного важнее возвращения в родной город.
Что произошло бы в Татарстане, если б идея национального возрождения охватила десятки тысяч молодых татар – жителей Казани и почти наверняка привела бы их к мыслям об освобождении, а значительную часть их русских сверстников – к противодействию ему? Но их внимание и силы высасывали молодежные группировки, сформированные по территориальному, а не национальному признаку. В этом и заключался их единственный плюс для Кремля, если не считать возможности опосредованно терроризировать продвинутую, политически неблагонадежную молодежь (хотя в данном контексте интереснее рассматривать «люберецкий феномен»). Москва терпеливо сносила критику в связи с тем, что, располагая монструозным аппаратом принуждения, не могла навести порядок в нескольких поволжских городах, прямо – силами МВД и КГБ, или, используя обходные пути, через частично контролируемую верхушку криминального мира. Представления о полной неуправляемости казанских группировок далеки от реальности. В книге Роберта Гараева, послужившей основой одноименного сериала, есть характерное свидетельство (об этом эпизоде вспоминали и другие респонденты): «В 1992 году в Казани были общегородские сборы, на которых объявили, что больше за асфальт не деремся. Тогда воры приехали. Всех собрали, блатной какой-то пришел, незнакомый вообще, и все рассказал. Мы-то на самих сборах не были, конечно, молодые еще были. Нам сказали: сегодня строгие сборы. Пришло человек пять стариков и он с ними, в наколках весь. Долго говорил, час, наверное. Оратор: «Братва, не бейте друг друга, есть коммерсы, прибивайте их, деньги – в общак. Если конфликты, решаются – по понятиям. Война с кем была – все отменяется. Никакой войны нет, мы все братва!» (после этого столкновения между группировками начали затухать). Интересно, что «пацаны» не жили по воровским или, если угодно, – «околоворовским» понятиям и иногда бравировали этим. Но тут явился незнакомец (!) в наколках, поговорил немного и изменил поведенческие паттерны в масштабах всего города. Неужели могучие советские органы не сумели придумать что-то похожее? Они устраивали перевороты на пяти континентах и в то же время не могли приструнить казанских подростков еще до того, как город застыл в ужасе? Или они не хотели? Возможно, полную сил молодежь не только в Казани, но и по всей России (хотя Татарстан, безусловно, был особенной, ключевой республикой) целенаправленно выталкивали на улицу, более того – в криминал, чтобы она, в поисках решения объективных социальных и политических проблем, не приблизилась, наслушавшись представителей контрэлит, к националистическим или – боже упаси – к подлинно демократическим идеям. Необходимо подчеркнуть, что все это происходило до масштабного развития рыночных отношений, когда нематериальные факторы играли в мотивации граждан бȯльшую роль, чем после краха СССР.
Стоит спросить, выталкивали ли в криминал грузинскую молодежь или все получилось как-то само собой? Публицистика усеяна подобными утверждениями, но в отсутствие доказательств их обычно считают конспирологическими. Не каждый исследователь готов представить неких злокозненных манипуляторов, угнездившихся в руководстве партии и КГБ. Но, с другой стороны, даже базовые знания в области политологии и социологии позволяют предположить, что подобные расчеты могли существовать. История самых одиозных ОПГ и криминализированных вооруженных формирований поздних 80-х и ранних 90-х плохо изучена, но ее фрагменты нередко указывают, что у их колыбели стояла озабоченная сохранением власти позднесоветская элита и ее интересы усердно обслуживали сотрудники КГБ и МВД. Однако, документы, «окончательные бумажки», отображающие данный аспект истории позднего СССР, встречаются в свободном доступе крайне редко.
Сериал «Слово пацана», восхитивший многих российских зрителей и настороживший украинских политиков, едва ли можно считать выдающейся работой даже с учетом общего уровня кинопрома РФ. Плохой – за вычетом нескольких ролей – кастинг, нарушение логических связей при развитии архетипических криминальных сюжетов лишь отчасти компенсируются добротной (но не более) работой съемочной группы. Сериал во многом вытягивает его основа – книга Р. Гараева с сотнями фактов и ценных для социологов наблюдений, а также весьма точное, благодаря воспоминаниям очевидцев, воспроизведение «пацанской» этики и эстетики. Но узнавания позднесоветских реалий и даже эпизодов собственных биографий вряд ли достаточно, чтобы притянуть зрителей к убогой и страшной жизни вопреки реакции отторжения, которую могла вызвать, например, история изнасилования возлюбленной одного из «пацанов».
Часть комментаторов назвала сериал зеркалом современной российской жизни. А покинувший РФ весной 2022-го кинокритик Антон Долин заявил, что «Слово пацана» играет на руку Кремлю: «Какие сомнения в том, что Путин – пацан? Что пацаны не извиняются… это – он. И что слово пацана держат только тогда, когда дают его пацанам, и то не всегда, а чушпанам не держат. И когда мы видим, что Путин и руководство Российской Федерации говорят одно, а спустя неделю другое, абсолютно противоположное, – как же так? Но с чушпанами можно – эта логика узнается моментально». Отдельные авторы пошли еще дальше, утверждая, что российским властям выгодно согнать будущих рекрутов и наемников в молодежные группировки, хотя социальных предпосылок для их возрождения в прежнем виде сегодня не существует. Впрочем, дело может обстоять немного сложнее и страшнее.
Мераб Мамардашвили однажды назвал варварство «небодрствующим строем души». Развивая эту мысль, он заметил: «У греков был очень глубокий и разветвленный, почти все области греческого мышления охватывающий нерв, а именно – все сейчас, в данный миг, на месте, без откладывания на завтра или без зацепки за прошлое свершается, требует от тебя пребыть сейчас, целиком и полностью… Приведу пример, прямо противоположный греческой культуре. Культура, противоположная греческой – это, конечно, российская культура… Что является самым близким нам и самым понятным в традиционной русской культуре? Мы всегда моральны завтра и всегда моральны вместе. Сегодня необходимо обманывать, говорить неправду, уступать, но ведь все объяснимо, все разумные люди это прекрасно понимают. Но завтра – ведь я же знаю, что я хороший и добронамеренный, – сделаем добро, и, более того, все вместе. У греков прямо противоположное ощущение». Спикеру МИД РФ Марии Захаровой эта реплика наверняка покажется «русофобской», но она не ранжирует народы, а указывает на проблему, и лбом об нее бьются не только россияне. Возможно, сериал «Слово пацана», герои которого, продвигаясь к развязке, лишались даже иллюзорных шансов на катарсис, – своеобразный сгусток «отложенной добродетели». Вглядываясь в изломанные, но узнаваемые силуэты прошлого, многие зрители могут почувствовать себя «хорошими и добронамеренными» сегодня при том, что ни в коем случае не являются такими - по крайней мере «все вместе».
Кого-то привлекут выводы попроще вроде «Им запрещают говорить о войне, но позволяют обсуждать “Слово пацана” и “голую вечеринку” Ивлеевой». Ключевой тезис можно облечь и в насмешливую форму: «– Папа, что ты делал, когда тысячи российских солдат гибли и убивали украинцев? – Ну, как сказать… Я, как и все, фанател от сериала про пацанов и, негодуя, но с интересом рассматривал фотки Ивлеевой». Но, наверное, это будет ошибкой – множественное число, бесконечные «их», «им», «они» и т. д. перечеркивают шанс на индивидуальный прорыв, в конечном счете – право на спасение, определяя россиян как стаю, где все, при любых обстоятельствах, останутся вместе в жизни и смерти, как в ужасающем своей безысходностью сериале «Слово пацана». Множественное число – краеугольный камень власти Путина.
Людям, совершающим преступления или живущим в насыщенной криминалом среде, свойственно выдумывать теории, которые оправдывают их поведение. Далеко не всегда они основаны на некорректных, но все же по-своему последовательных умозаключениях, как в «Преступлении и наказании» Достоевского. На практике мы чаще имеем дело с мешаниной из разрозненных мыслей, этических норм, эстетических пристрастий и непроговоренных ощущений. Одним из самых популярных фильмов в Грузии (а для многих, включая автора, – самым любимым) на рубеже 80-х и 90-х был «Однажды в Америке» Серджо Леоне. Сам режиссер и абсолютное большинство критиков считали его весьма печальным, если не мрачным, но в Тбилиси он неожиданно предоставил моральную подпорку обществу, которое не только сожительствовало с криминалом, но и, смутно ощущая патологический характер ситуации, подсознательно стремилось оправдать эти отношения и даже романтизировать их апеллируя к «культу дружбы» (еще более важному в те годы, чем «культ общения») и духу юношеского братства. То, что фильм рассказывал о событиях, происходивших в прежние времена в другой стране, не имело значения – наоборот, делало привлекательной, качественной «зацепку», которая позволяла нам чувствовать себя высокоморальными, осуждать и оправдывать других. Каждый, положа руку на сердце, может вспомнить, продолжал ли он сочувствовать герою Роберта де Ниро уже после того, как тот изнасиловал любимую женщину, и ловил ли, затаив дыхание, фразы из знаменитого финального диалога? Было ли в этом отношении нечто большее, чем жалость? Как можно назвать то чувство? Кажется, последний вопрос самый сложный.
Жора Крыжовников, конечно, не Серджо Леоне и не склонен к смелым экспериментам, но его сериал также мог предоставить схожую моральную подпорку жителям РФ, накачивая сотнями новых образов знаковую фразу «Не мы такие, жизнь такая» (из более раннего российского фильма «Бумер» со схожим эффектом). Лишь единицы способны признать, что сожительствуют со злом, но почти каждый чувствует ненормальность нынешнего положения вещей. Часть россиян понимает, что действия их государства в Украине, как и подавление свободомыслия внутри страны, давно вышли за рамки законов божеских и человеческих. Им приходится жить с этим, ощущая дискомфорт. Он вряд ли исчезнет при осмыслении актуальных событий, но сериал о казанских молодежных группировках 80-х, безусловно, может убедить их, что сегодня они пребывают на более высокой ступени нравственного, интеллектуального и социального развития. Эфемерное ощущение превосходства, на первый взгляд, наделяет зрителей субъектностью, дает право судить и миловать, позволяет сопереживать и подсознательно подстраиваться под персонажей, не подвергая себя опасности (если не рассматривать отдельные случаи подросткового импринтинга), но, по сути, оно легитимизирует симбиоз со злом. И это, наверное, помешает восторженным российским зрителям осознать, что они превращаются в т. н. чушпанов, людей низшего сорта в отношениях со своим правительством, которое в последнее время так трудно отличить от жестокой преступной группировки. Художественный уровень не так важен – он достаточно аккуратно подогнан под запросы массового зрителя и не поднимется выше него даже если критики распотрошат каждую сцену в поисках потаенных смыслов. Возможно, главным эффектом сериала «Слово пацана» станет удовлетворенное «молчание ягнят» или, если использовать терминологию его героев, – «молчание чушпанов».
Российские знакомые, которых впечатлил сериал, раз десять спросили: «А как это было в Грузии?» и иногда в их вопросах присутствовал «интеграционный подтекст» («Ну, подтверди, что всех нас объединяет общее уличное пространство, жалко тебе что ли?!» и т. п.). Но разница все же была – одну из ключевых особенностей на русском языке наиболее кратко описала в небезынтересной работе «Черный мацони: прагматика тбилисского уличного кодекса» российская исследовательница Евгения Захарова: «Если, например, российские бандиты и члены уличных группировок, тоже оперирующие “понятиями”, в конечном итоге полагались все-таки на аргумент силы [Волков, “Силовое предпринимательство”; СПб, 2002], в Грузии физическая сила вторична по отношению к слову. Это еще раз указывает на связь уличной и воровской культур в Грузии. Как и в воровском мире, наиболее ценную компетенцию на грузинской улице составляет умение аргументировать – обосновывать свою правоту и чужую виновность… культура грузинской улицы – это торжество не кулака, а слова». Вместе с тем, во главе угла стояла индивидуальная ответственность за проступки, наказание всего «возраста», которое практиковалось в Казани, было немыслимым и едва ли возможным, поскольку не существовало каких-то значимых промежуточных идентичностей в пространстве между дружескими компаниями и откровенно криминальными группами – они проникали друг в друга и иногда было очень сложно понять, где кончается одно и начинается другое. Весьма важной казалась идентификация через принадлежность к одному из десятка крупных районов (напр. Вера, Мтацминда, Нахаловка и т. д.), а не к каким-то квартальным, локальным сообществам, тогда как в Казани реальное значение имели только последние. Подчинение актуальному в поволжском городе требованию обязательного присутствия на многочасовых «сборах» группировок, вероятно, показалось бы молодым жителям Тбилиси странным и смешным. Добровольно-принудительное изъятие денег в школах (непременно под благим предлогом), безусловно, практиковалось, но обычно было менее жестким, поскольку существовали аргументы и тактические ходы, смягчавшие или полностью снимавшие давление. Конечно, встречались и «беспредельщики», но они рисковали нарваться на апелляцию к «понятиям» и к «смотрящим» разных уровней, которые стремились приструнить их и подчинить себе. В целом же, структура подросткового сообщества допускала бȯльшую сложность, чем могло предложить деление на территориальные группировки или на «пацанов» и «чушпанов». Кстати, само русское слово и обращение «пацан» считалось в Тбилиси неконвенциональным и почти всегда оскорбительным: приезжего, употребившего его, скорее всего, поправили бы, а местного – призвали к ответу. И еще – в жизни грузинской молодежи тех лет было больше (само)иронии, подсластившей пилюлю с ядовитым порошком. Возможно, из-за этих и других особенностей, которые еще ждут своих исследователей, криминализация мировосприятия в Грузии происходила быстрее и, скажем так – романтичнее, чем в остальных республиках бывшего СССР – речь не только о целенаправленной преступной деятельности, но и о жизни в окружающей ее атмосфере как в естественной среде обитания. Многие грузины любят и умеют эстетизировать все, к чему прикасаются, и в данном случае это качество усугубило их проблемы.
Интересно, что, отвечая на вопросы автора, те грузинские приятели, которые все же ознакомились с сериалом Крыжовникова (причем все они подчеркивали – «пару серий», «заставил себя» и т. д., так, словно предались каким-то гнусным извращениям, но вскоре опомнились) говорили о его персонажах как о безнадежных плебеях, чуть ли не микробах и радовались, что большинство грузинских тинейджеров не увидит всего этого из-за незнания русского языка и потому, что у нас и тогда все было по-другому и сейчас все иначе (за такими утверждениями иногда следовали эмоциональные заклинания из серии «Только не с ними!»). Но как «по-другому»? Сложнее? Эстетичнее? Меняет ли это суть проблемы? Отменяет ли неизжитую криминализацию грузинского общества?
Россия – зеркало, от которого мы отдаляемся, и останется им как минимум несколько десятилетий. Различий много и их число будет увеличиваться, но судорожное желание говорить именно о них и только о них зачастую скрывает страх перед узнаваемым сходством. Отсталость, жестокость, лживость, которую отражают российские фильмы и/или реакция на них в РФ, часто напоминают, что нужно внимательно осмотреть себя и задуматься, все ли в порядке с нами. Плохое в «конституирующем Другом» не делает нас хорошими автоматически.
– «А главным политическим событием года у них стал мятеж взбесившегося повара!». Присутствующие засмеялись еще сильнее. Было весело, и никто не хотел возвращаться к своим проблемам.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Форум