Не впервые в этом году я обращаюсь на "Эхо Кавказа" к воспоминаниям о грузино-абхазской войне, разразившейся два десятилетия назад. Но на этот раз – без привязки к какой-то конкретной исторической дате. Речь пойдет о первых неделях и месяцах войны и о происходивших в тот период психологических сдвигах в сознании жителей Абхазии. Сдвигах, воздействие которых на грузино-абхазские отношения продолжается по сию пору.
Когда "лакировщики прошлого" пытаются нарисовать довоенные, или же "доперестроечные" отношения грузин и абхазов как некую благостную интернациональную идиллию, они демонстрируют или полную неинформированность, или забывчивость, или неискренность. Но и когда оппонирующие им изображают историю этих отношений как историю беспрерывной и сплошной конфронтации и вражды, – это, разумеется, тоже искажение правды. Если взять, скажем, абхазское общество в последние советские десятилетия, то в нем, как и в любом другом, были и свои непримиримые, влияние которых резко усиливалось в периоды так называемых абхазских волнений (1967, 1978, 1989 годы), и люди, в большей степени склонные к компромиссам. Последние, будучи не хуже первых осведомлены о процессах грузинизации Абхазии в течение предыдущего века, об ущемлении национальных прав абхазов в сталинско-бериевский период, вместе с тем воспринимали сложившийся национально-демографический баланс в республике как данность и рассчитывали на разрешение в будущем всех межнациональных проблем мирным путем. Не говоря уже о том, что было много как смешанных грузино-абхазских семей, так и примеров теплых, дружеских, близких отношений между отдельными представителями обоих народов.
Все названное подверглось жесточайшему испытанию в день 14 августа 1992 года и последующие дни. Известный абхазский юрист и общественный деятель Тамаз Кецба, кстати, выходец из такой же вот смешанной семьи, рассказал мне как-то вскоре после войны в газетном интервью о потрясении, пережитом им в самые первые ее дни, когда госсоветовцы дошли до Красного моста в Сухуме: "Встречает меня один друг… не просто друг, а человек, с которым у меня были по-настоящему братские отношения, даже малейшей тени я в них не замечал… и говорит со злобной радостью в голосе: "Наконец-то мы вас, абхазов, будем …" И грязно выругался". Этот эпизод стал одной из причин того, что Тамаз, которого мне, в отличие от многих и многих, очень трудно было до войны представить с оружием в руках, отправился на фронт, участвовал в Тамышском морском десанте и многих других операциях. Во всяком случае, по его словам, эпизод этот помог ему преодолеть естественный для большинства людей, берущихся за оружие, морально-психологический барьер.
Ну, Тамаз-то – интеллигент, и я уверен, что его никакие мерзости войны никогда не заставили бы перенести "ненависть к врагу" на ненависть ко всему народу, который ассоциируется с этим врагом. Но когда загрохотали залпы войны, эту грань перейти было легко. В Гудаутской районной типографии, на базе которой тогда выходила газета "Республика Абхазия", линотипистом работал молодой местный грузин, и каждый раз, засылая как зам. редактора "РА" тексты в набор, я пытался представить себе его мысли и чувства, с которыми он будет читать текст, и вычеркивал то, что могло задеть его национальные чувства. А следовательно – и такие же чувства других грузин.
А еще вспоминаю одну из первых своих, в конце августа, поездок на передовую на Гумистинском рубеже, когда стал свидетелем монолога говоруна-ополченца, с которым он обратился к приехавшим из Москвы российским журналистам. Суть монолога сводилась к тому, что он убеждал их: нет, теперь с ними (грузинами) нам, абхазам, уже не жить, да это же все равно что в одной постели со змеей спать… Слова эти тогда меня обескуражили и шокировали. Да, в той же газете "Республика Абхазия", выходившей до начала войны около года, мы постоянно вступали в полемику с грузинскими политиками, порой очень острую, но как можно высказываться так обо всем народе?.. Пройдет, впрочем, еще несколько месяцев, наполненных гибелью родных и друзей, разрушением очагов, другими страшными событиями, – и подобный градус ненависти уже перестанет меня удивлять. Ненависти, разумеется, взаимной. Ненависти слепящей…
А вот как я сам в первые недели войны пытался осмыслить происходящее. На днях решил пролистать свои дневниковые записи того времени и с любопытством прочел одну из них, датированную 7 сентября 92-го и, конечно, во многих деталях подзабытую. Вот отрывок из нее:
"Постепенно, будто толчками-озарениями (иной раз кажется, что все вокруг – кошмарный сон) приходит осознание, на пороге какой катастрофы, сравнимой разве что с махаджирством, стоит сейчас абхазский народ. А может даже это можно сравнить и с 15-м годом для армян. Грузинский фашизм, безусловно, есть, он существует. И как бы я ни защищал и ни обосновывал в душе и публично право нации всегда оставаться хорошей, право на благородство, в конце ХХ века этот народ явно переживает нечто подобное тому, что ранее пережил немецкий. И то, что он породил и Сталина, и Берия, – наверное, все же не случайность. А если и случайность, то в ней все равно гораздо больше закономерности, чем если бы таких породил туркменский или латышский народ. И вот именно абхазам пришлось стать жертвой этого маленького фашизма, у которого прорезаются зубы.
Можно ли надеяться на что-то, сражаясь с противником, превосходящим численно в сорок раз?.. Тут нужны, конечно, и мудрые вожди, нужно и удачное стечение обстоятельств… А вдруг все повернется неожиданно, как в 1991 году в СССР? Вдруг грянет раскол Грузии?
Тысячи людей, не только я, стоят сейчас перед выбором. Жизнь трагически преломилась".
До сего дня эти написанные двадцать лет назад и во многом нескладные, "непричесанные" строки не читал ни один человек, кроме меня. Надо, безусловно, учесть, что написаны они были под воздействием эмоций, какие тогда переживали все вокруг, и что не предназначались никому более (свои дневниковые записи, которые веду с 22-х лет, я так и называл всегда – "письма себе"), но тем меньше может быть сомнений в их искренности. Сегодня, с высоты двух прожитых десятилетий, я, конечно, на многое смотрю по-другому. Сравнение экспансионистских сил того периода в Грузии с нацизмом было с моей стороны очевидным эмоциональным перехлестом. Ни о каком стремлении к мировому господству, ни о какой теории расового превосходства тут, понятно, и речи не может идти. Хотя свои «нацики», в смысле крайние националисты, есть едва ли не в каждом народе, и, попав в благоприятную среду, они могут начать бурно "размножаться". Сегодня то, что произошло в последние десятилетия с грузинским народом, грузинским обществом, вызывает у меня скорее сочувствие. Они стали заложниками геополитической ситуации, которая складывалась на Южном Кавказе два века, и складывалась во многом в пользу грузин. Как гласит известное изречение, отцы ели виноград, а оскомина у детей. Представим себе, что к восьмидесятым годам позапрошлого века Абхазия не обезлюдела бы в результате катастрофы махаджирства и туда не двинулись бы потоки грузинских переселенцев, что грузин Иосиф Джугашвили не стал бы Сталиным – владыкой полумира, под диктовку которого проходило национальное "размежевание" в СССР, и что этно-политическая граница между грузинами и абхазами проходила бы к 90-м годам прошлого века там же, где она проходила во времена последнего владетельного князя независимой Абхазии Келешбея Чачба. Так ведь и не было бы в таком случае нынче в душе грузинского народа этой незаживающей раны, не бились бы два десятка лет самые светлые его умы над решением "квадратуры круга": как вернуть Абхазию? Или скажем по-другому: поисками "философского камня", с помощью которого это можно сделать.
…Через несколько лет после окончания войны на известного абхазского политика и общественного деятеля Нателлу Акаба (ныне она – секретарь Общественной палаты РА) многие в Абхазии накинулись после ее фразы во время поездки в Тбилиси: о том, что не бывает вечной вражды между народами и что в будущем отношения между грузинами и абхазами вполне могут наладиться. Конечно, тут, как очень часто бывает, не обошлось без внутриполитической подоплеки: Нателла Нуриевна была тогда в рядах нарождавшейся оппозиции. Критики поспешили записать ее в соглашатели и чуть ли не в национал-предатели, не потрудившись выяснить у нее, что она имела в виду, при каких условиях может, на ее взгляд, произойти это потепление отношений.
Собственно, данный вопрос по сию пору остается краеугольным: в Сухуме полагают, что оно возможно, если мы будем "дружить государствами", а в Тбилиси убеждены, что, наоборот, только после восстановления "вертикальных отношений". В основе же этого несовпадения взглядов – "проклятый квартирный вопрос", если под "квартирой" тут иметь в виду территорию Абхазии.
При всем при этом грузино-абхазские отношения, как отмечали многие наблюдатели, никогда все же не доходили до той степени ожесточения, как армяно-азербайджанские. Когда в 2003 году я участвовал во встрече в Ереване членов журналистской ассоциации "Южный Кавказ", во время наших поездок на экскурсии за нами неотступно следовала машина сотрудников армянских спецслужб – как нам объяснили, во избежание возможного нападения каких-нибудь неадекватных "мстителей" на журналистов, приехавших из Азербайджана.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
Когда "лакировщики прошлого" пытаются нарисовать довоенные, или же "доперестроечные" отношения грузин и абхазов как некую благостную интернациональную идиллию, они демонстрируют или полную неинформированность, или забывчивость, или неискренность. Но и когда оппонирующие им изображают историю этих отношений как историю беспрерывной и сплошной конфронтации и вражды, – это, разумеется, тоже искажение правды. Если взять, скажем, абхазское общество в последние советские десятилетия, то в нем, как и в любом другом, были и свои непримиримые, влияние которых резко усиливалось в периоды так называемых абхазских волнений (1967, 1978, 1989 годы), и люди, в большей степени склонные к компромиссам. Последние, будучи не хуже первых осведомлены о процессах грузинизации Абхазии в течение предыдущего века, об ущемлении национальных прав абхазов в сталинско-бериевский период, вместе с тем воспринимали сложившийся национально-демографический баланс в республике как данность и рассчитывали на разрешение в будущем всех межнациональных проблем мирным путем. Не говоря уже о том, что было много как смешанных грузино-абхазских семей, так и примеров теплых, дружеских, близких отношений между отдельными представителями обоих народов.
Все названное подверглось жесточайшему испытанию в день 14 августа 1992 года и последующие дни. Известный абхазский юрист и общественный деятель Тамаз Кецба, кстати, выходец из такой же вот смешанной семьи, рассказал мне как-то вскоре после войны в газетном интервью о потрясении, пережитом им в самые первые ее дни, когда госсоветовцы дошли до Красного моста в Сухуме: "Встречает меня один друг… не просто друг, а человек, с которым у меня были по-настоящему братские отношения, даже малейшей тени я в них не замечал… и говорит со злобной радостью в голосе: "Наконец-то мы вас, абхазов, будем …" И грязно выругался". Этот эпизод стал одной из причин того, что Тамаз, которого мне, в отличие от многих и многих, очень трудно было до войны представить с оружием в руках, отправился на фронт, участвовал в Тамышском морском десанте и многих других операциях. Во всяком случае, по его словам, эпизод этот помог ему преодолеть естественный для большинства людей, берущихся за оружие, морально-психологический барьер.
Ну, Тамаз-то – интеллигент, и я уверен, что его никакие мерзости войны никогда не заставили бы перенести "ненависть к врагу" на ненависть ко всему народу, который ассоциируется с этим врагом. Но когда загрохотали залпы войны, эту грань перейти было легко. В Гудаутской районной типографии, на базе которой тогда выходила газета "Республика Абхазия", линотипистом работал молодой местный грузин, и каждый раз, засылая как зам. редактора "РА" тексты в набор, я пытался представить себе его мысли и чувства, с которыми он будет читать текст, и вычеркивал то, что могло задеть его национальные чувства. А следовательно – и такие же чувства других грузин.
А еще вспоминаю одну из первых своих, в конце августа, поездок на передовую на Гумистинском рубеже, когда стал свидетелем монолога говоруна-ополченца, с которым он обратился к приехавшим из Москвы российским журналистам. Суть монолога сводилась к тому, что он убеждал их: нет, теперь с ними (грузинами) нам, абхазам, уже не жить, да это же все равно что в одной постели со змеей спать… Слова эти тогда меня обескуражили и шокировали. Да, в той же газете "Республика Абхазия", выходившей до начала войны около года, мы постоянно вступали в полемику с грузинскими политиками, порой очень острую, но как можно высказываться так обо всем народе?.. Пройдет, впрочем, еще несколько месяцев, наполненных гибелью родных и друзей, разрушением очагов, другими страшными событиями, – и подобный градус ненависти уже перестанет меня удивлять. Ненависти, разумеется, взаимной. Ненависти слепящей…
А вот как я сам в первые недели войны пытался осмыслить происходящее. На днях решил пролистать свои дневниковые записи того времени и с любопытством прочел одну из них, датированную 7 сентября 92-го и, конечно, во многих деталях подзабытую. Вот отрывок из нее:
"Постепенно, будто толчками-озарениями (иной раз кажется, что все вокруг – кошмарный сон) приходит осознание, на пороге какой катастрофы, сравнимой разве что с махаджирством, стоит сейчас абхазский народ. А может даже это можно сравнить и с 15-м годом для армян. Грузинский фашизм, безусловно, есть, он существует. И как бы я ни защищал и ни обосновывал в душе и публично право нации всегда оставаться хорошей, право на благородство, в конце ХХ века этот народ явно переживает нечто подобное тому, что ранее пережил немецкий. И то, что он породил и Сталина, и Берия, – наверное, все же не случайность. А если и случайность, то в ней все равно гораздо больше закономерности, чем если бы таких породил туркменский или латышский народ. И вот именно абхазам пришлось стать жертвой этого маленького фашизма, у которого прорезаются зубы.
Можно ли надеяться на что-то, сражаясь с противником, превосходящим численно в сорок раз?.. Тут нужны, конечно, и мудрые вожди, нужно и удачное стечение обстоятельств… А вдруг все повернется неожиданно, как в 1991 году в СССР? Вдруг грянет раскол Грузии?
Тысячи людей, не только я, стоят сейчас перед выбором. Жизнь трагически преломилась".
До сего дня эти написанные двадцать лет назад и во многом нескладные, "непричесанные" строки не читал ни один человек, кроме меня. Надо, безусловно, учесть, что написаны они были под воздействием эмоций, какие тогда переживали все вокруг, и что не предназначались никому более (свои дневниковые записи, которые веду с 22-х лет, я так и называл всегда – "письма себе"), но тем меньше может быть сомнений в их искренности. Сегодня, с высоты двух прожитых десятилетий, я, конечно, на многое смотрю по-другому. Сравнение экспансионистских сил того периода в Грузии с нацизмом было с моей стороны очевидным эмоциональным перехлестом. Ни о каком стремлении к мировому господству, ни о какой теории расового превосходства тут, понятно, и речи не может идти. Хотя свои «нацики», в смысле крайние националисты, есть едва ли не в каждом народе, и, попав в благоприятную среду, они могут начать бурно "размножаться". Сегодня то, что произошло в последние десятилетия с грузинским народом, грузинским обществом, вызывает у меня скорее сочувствие. Они стали заложниками геополитической ситуации, которая складывалась на Южном Кавказе два века, и складывалась во многом в пользу грузин. Как гласит известное изречение, отцы ели виноград, а оскомина у детей. Представим себе, что к восьмидесятым годам позапрошлого века Абхазия не обезлюдела бы в результате катастрофы махаджирства и туда не двинулись бы потоки грузинских переселенцев, что грузин Иосиф Джугашвили не стал бы Сталиным – владыкой полумира, под диктовку которого проходило национальное "размежевание" в СССР, и что этно-политическая граница между грузинами и абхазами проходила бы к 90-м годам прошлого века там же, где она проходила во времена последнего владетельного князя независимой Абхазии Келешбея Чачба. Так ведь и не было бы в таком случае нынче в душе грузинского народа этой незаживающей раны, не бились бы два десятка лет самые светлые его умы над решением "квадратуры круга": как вернуть Абхазию? Или скажем по-другому: поисками "философского камня", с помощью которого это можно сделать.
…Через несколько лет после окончания войны на известного абхазского политика и общественного деятеля Нателлу Акаба (ныне она – секретарь Общественной палаты РА) многие в Абхазии накинулись после ее фразы во время поездки в Тбилиси: о том, что не бывает вечной вражды между народами и что в будущем отношения между грузинами и абхазами вполне могут наладиться. Конечно, тут, как очень часто бывает, не обошлось без внутриполитической подоплеки: Нателла Нуриевна была тогда в рядах нарождавшейся оппозиции. Критики поспешили записать ее в соглашатели и чуть ли не в национал-предатели, не потрудившись выяснить у нее, что она имела в виду, при каких условиях может, на ее взгляд, произойти это потепление отношений.
Собственно, данный вопрос по сию пору остается краеугольным: в Сухуме полагают, что оно возможно, если мы будем "дружить государствами", а в Тбилиси убеждены, что, наоборот, только после восстановления "вертикальных отношений". В основе же этого несовпадения взглядов – "проклятый квартирный вопрос", если под "квартирой" тут иметь в виду территорию Абхазии.
При всем при этом грузино-абхазские отношения, как отмечали многие наблюдатели, никогда все же не доходили до той степени ожесточения, как армяно-азербайджанские. Когда в 2003 году я участвовал во встрече в Ереване членов журналистской ассоциации "Южный Кавказ", во время наших поездок на экскурсии за нами неотступно следовала машина сотрудников армянских спецслужб – как нам объяснили, во избежание возможного нападения каких-нибудь неадекватных "мстителей" на журналистов, приехавших из Азербайджана.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
