3 сентября 1992 года в Москве состоялась встреча руководителей России, Грузии, Абхазии и республик, краев и областей Северного Кавказа по урегулированию ситуации в Абхазии. К тому времени уже три недели шла полномасштабная война между войсками Госсовета Грузии и ополчением Республики Абхазия. Помню, как ждали эту встречу жители Абхазии и особенно десятки тысяч беженцев. (Сейчас, уже много лет под этим словом понимаются грузины, но тогда все было наоборот, это говорилось в основном про абхазские семьи, покинувшие те города и села Абхазии, которые оказались под контролем грузинских войск или в блокаде ими.)
К сожалению, надеждам, которые возлагались на встречу, не суждено было сбыться. Принятые в московском «Президент-отеле» решения не могли положить конец войне в Абхазии. С самого начала стало ясно, писал я в вышедшей в конце 1993 года документальной книге «Абхазская трагедия», что имперская солидарность в данном случае возобладала и сценарий встречи был составлен явно в угоду председателю Госсовета Грузии Эдуарду Шеварднадзе. Руководству Абхазии откровенно выкручивали руки, заставляя подписать Итоговый документ, текст которого был предложен ему уже в готовом виде. Председателю Верховного Совета Абхазии Владиславу Ардзинба и членам абхазской делегации удалось единственное – добиться исключения из этого текста пункта, в котором осуждались добровольцы, прибывшие на защиту Абхазию. Возымел действие аргумент, что такое было бы просто аморально для абхазов – осудить пришедших им на помощь представителей, прежде всего, братских кавказских народов за то, что они сделали это. Но главным камнем преткновения при принятии документа было то, что в нем был обойден ключевой момент, необходимый для установления мира в регионе, – незамедлительный вывод с территории Абхазии войск Госсовета Грузии. Вместо этого в тексте фигурировало туманное положение о «передислокации войск из зоны конфликта», после которой вооруженные силы Республики Грузия не должны превышать «согласованного уровня, необходимого для достижения целей данного соглашения».
Вот небольшие выдержки из стенограммы Московской встречи, дающие наглядное представление об атмосфере, которая там царила: «В. Г. Ардзинба: Борис Николаевич, в вашем обращении к руководству Грузии и Абхазии сказано о незамедлительном выводе войск и прекращении боевых действий. Б. Н. Ельцин: Это имеется в виду и в этом документе. В. Г. Ардзинба: В данном документе этот вопрос не решается. Б. Н. Ельцин: Нет, решается. Каждый интерпретирует, как хочет. Я, как президент, интерпретирую именно так и гарантирую позицию России – ни в коем случае, чтобы интересы Абхазии не были ущемлены после нашего сегодняшнего подписания документа… В. Г. Ардзинба: Я думаю, что это политика силового давления, которая ни в коем случае не учитывает интересы Абхазии. Насколько я понимаю, тогда надо было просто направить нам документ, который вы подписали, не учитывая наши интересы… Б. Н. Ельцин: Не может президент Российской Федерации позволить себе каждую строчку выискивать, где, что и как. Мы решаем общие принципиальные вопросы…»
Владислава Ардзинба начали уговаривать подписать соглашение руководители северокавказских республик. Он попросил полчаса... Хотя бы 15 минут, чтобы вновь посоветоваться с членами абхазской делегации…
Благодаря СМИ миллионам людей памятен эпизод, когда уже после подписания соглашения Ельцин пытался организовать перед теле- и фотокамерами дружеское рукопожатие Ардзинба и Шеварднадзе. Нелегко было абхазскому лидеру найти в себе душевные силы, чтобы не сорвать затеянный церемониал. Картинка, кстати, была уникальная – такого эпизода в ходе других разгоревшихся в ту пору на постсоветском пространстве и в целом на планете этноконфликтов я не припомню. Возможно, в затее Ельцина сыграла роль инерция мышления партийного работника, привыкшего к тому, что все спорное на «шестой части земной суши» решалось в Москве и это решение подлежало неукоснительному выполнению. Но времена были уже иные...
Вспоминается, как на следующее утро мы с одним абхазским литератором сидели на раскаленном от солнца пляже у гудаутского пансионата «Черноморец», получившего во время войны у московских журналистов ироническое прозвище «Президент-отель», и он рассуждал, что Ардзинба должен был «стоять до конца» и не подписывать Итоговый документ. «Как удобно, – психанул я в ответ, – быть таким смелым, решительным и непреклонным, сидя на пустынном гудаутском пляже и ни за что не отвечая. И чего бы он добился, сорвав подписание, кроме того, что настроил бы против себя Кремль? И начались бы упреки, что абхазы «недоговороспособные»?»
Да, были тогда на абхазской стороне как те, которых называли «паникерами», так и такие вот диванные храбрецы. Впрочем, как нетрудно догадаться, и в Грузии были недовольные тем, что Шеварднадзе подписал этот документ. Пятнадцать лет спустя председатель Верховного Совета Автономной Республики Абхазия Темур Мжавия в интервью одному из тбилисских СМИ сказал, что «самым печальным и главным моментом в заключении 3 сентября 1992 года соглашения о прекращении огня и разъединении конфликтующих сторон является то, что инициатором этого соглашения выступила Грузия… В Грузии много подобных документов, к которым апеллируют враги и которые ставят Грузию в неблагоприятную правовую ситуацию».
А вообще, конечно, итоги московского совещания убедительно показали, что тот гордиев узел межнациональных противоречий, который завязывался в Абхазии более столетия, уже практически невозможно было развязать.
6 сентября 1992 года, по возвращении в Гудауту, представлявшие в Москве абхазскую сторону Владислав Ардзинба и член президиума Верховного Совета Республики Абхазия Константин Озган дали пресс-конференцию, где объяснили мотивы, по которым пошли на подписание Итогового документа. Главным моментом, внушавшим надежду, была статья 10 документа: «Стороны будут содействовать возобновлению к 15 сентября 1992 года нормальной деятельности законных структур власти Абхазии». Вместе с тем, отвечая на вопросы журналистов, Владислав Ардзинба отметил, что «переезд Верховного Совета и правительства республики в столицу Абхазии возможен только в том случае, если из города будут полностью выведены войска Госсовета с техникой. Если к 15 сентября этого не удастся сделать, мы будем оставаться в Гудауте, так как не намерены работать под «охраной оккупантов».
Но было бы странно, если бы Госсовет и впрямь начал выводить войска из Абхазии, – а зачем тогда он их вводил? С точки зрения грузинской стороны это было бы капитуляцией, не дожидаясь военного поражения. И неслучайно уже 5 сентября, выступая в Госсовете Грузии, Шеварднадзе обмолвился о статье 10 как о «рекомендации».
Словом, как и после 14 августа, так и после 3 сентября оставалось еще больше года кровопролитных боев, отступлений и наступлений, смертей, увечий, горящих домов, голода и прочих страданий, пока наконец в Абхазии не воцарился хрупкий мир. И еще, конечно, все эти военные месяцы, что было неизбежно, после гибели близких, после новых и новых лишений все больше повышали градус межнациональной ненависти.
Хочу откликнуться, кстати, на недавнее обсуждение в грузинском и абхазском сегментах интернета некоторых публикаций, в том числе на «Эхе Кавказа», посвященных 25-летию начала грузино-абхазской войны. Когда грузинский блогер полемизирует с расхожим представлением, бытующим у многих в грузинском обществе, – о том, что это было как гром среди ясного неба, что все устроила «третья сторона», коварная Россия, и если бы она до сих пор не мешала, то «братские народы», грузины и абхазы, очень скоро воссоединились бы в составе единого государства – и высмеивает эти иллюзии, с ним трудно не согласиться, ибо это мысли реалиста. Действительно, к произошедшему 14 августа 1992 года и абхазская, и грузинская стороны шли не только многие годы, но и многие десятилетия. Причем именно так трактуют произошедшее абхазские авторы, хотя грузинский блогер почему-то пишет, что в Абхазии сводят все ко дню 14 августа. А вот когда сам он сводит дело к ненависти, которую абхазы до войны испытывали к грузинам, тут требуется ряд существенных уточнений.
Во-первых, звучит это как минимум однобоко: ненависть – всегда улица с двусторонним движением. И, разумеется, абхазы того же поколения могут привести свои списки эпизодов, красноречиво подтверждающих враждебное отношение к ним тех или иных грузин. Во-вторых, неправильно говорить о настроениях в любом народе как о некоем монолите, где нет оттенков. Как среди абхазов, так и среди грузин в 70-80-е годы в Абхазии мне вспоминаются самые разные люди: и, что называется, заточенные на выяснение национальных отношений, и весьма далекие от этого. Поэтому слово «ненависть» звучит здесь чересчур резко; если исходить из всего спектра настроений – от самых радикальных до самых толерантных, то в качестве чего-то среднестатистического тут уместнее будет слово «нелюбовь». С обеих, повторюсь, сторон. И такое еще наблюдение: в той интернациональной среде, где мне довелось тогда жить, учиться или работать, межнациональный вопрос для большинства обострялся во время и сразу после так называемых абхазских волнений (1967, 1978 годов), а в промежутках он для этого большинства как-то затушевывался, почти забывался, пока горбачевская перестройка в конце 80-х не обнажила подобные противоречия по всему Союзу. В-третьих, не слишком ли это странно, если не сказать цинично: требовать поголовной любви от народа, оказавшегося в той ситуации, в которой оказались абхазы? А почему болгары в девятнадцатом веке отнюдь не испытывали всеобщей любви к туркам, поляки – к русским и так далее? А что почувствовали бы сами грузины – вообразим себе такую ситуацию – по отношению к гипотетическому этносу, который на протяжении долгого времени последовательно заселялся бы в Грузию, пока не стал бы численно в два с половиной раза превосходить их? (Только не надо, пожалуйста, здесь про «теорию двуаборигенности» или теорию Павле Ингороква, которые отвергаются серьезными учеными, в том числе и грузинскими.)
К счастью, грузины и абхазы не достигли в своих отношениях той зоологической степени ненависти, которая характерна для отношений некоторых других народов. Но неурегулированность политических отношений – это та заноза, которая еще очень долго будет мешать восстановлению отношений человеческих.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
