30 лет назад, в эти часы, митингующие на проспекте Руставели еще не знали, что советское государство вот-вот начнет убивать своих граждан. Преступный или безумный (впрочем, одно не исключает другого) план разгона митинга был уже утвержден, но ознакомленные с ним партийные и армейские руководители едва ли могли представить масштаб последствий. А на рассвете в отношении абсолютного большинства грузин к России произошли необратимые изменения: немедленное восстановление независимости стало для них главным приоритетом.
Грузинские комментаторы, как правило, рассматривают те события в контексте противостояния умирающей империи и освобождающейся нации. Этот традиционный и вполне легитимный подход не всегда позволяет присмотреться к собственным заблуждениям и ошибкам. Но можно какое-то время не упоминать о сгинувшей сверхдержаве, о ее неразумных, кем-то проклятых, а кем-то забытых правителях, об офицерах, униженных поражением в холодной войне, о КГБ СССР и Политбюро ЦК КПСС, какими зловещими они бы не казались. И задуматься о том, могли ли жители Грузии, несмотря на действия неподвластных им сил, предотвратить трагедию?
В подобных ситуациях ценен взгляд внешнего наблюдателя. В 2016-м Институт развития свободы информации (IDFI) при содействии Университета Джорджа Вашингтона опубликовал секретные некогда доклады аналитиков посольства США в СССР, Госдепартамента и спецслужб, основанные на информации, поступавшей из Грузии в апреле 1989 года. В них нет ничего лишнего – лишь суть ключевых событий. В докладе от 7 апреля была упомянута отставка Бориса Адлейба с поста первого секретаря Абхазского обкома КП Грузии и разногласия между организаторами митингов в Тбилиси – умеренные считали, что надо по-прежнему требовать навести порядок в Абхазии, а радикалы доказывали, что лозунг восстановления независимости намного важнее. Доклад от 8 апреля оставлял впечатление, что эскалация неизбежна. Так оно, собственно, и было, так как радикалы перехватили инициативу, а власти получили повод для того, чтобы пресечь антисоветский, как выражались тогда, митинг.
18 марта 1989 г. в селе Лыхны прошел многочисленный народный сход, участники которого высказались за выход Абхазии из состава Грузии и ее вхождение в СССР на правах союзной республики. После этого в Тбилиси начались акции протеста. 5 апреля, по оценке американских аналитиков, количество митингующих достигло 100 тысяч, они требовали навести порядок в Сухуми и наказать местных руководителей, потворствующих сепаратистам; в докладе упомянуто и требование об отставке Адлейба, озвученное на митинге Зурабом Чавчавадзе. В первые дни акции были выгодны первому секретарю ЦК КП Грузии Джумберу Патиашвили, так как усиливали его позицию перед кадровой ротацией в Абхазии. Идеальным финалом для него стало бы прекращение митингов после того, как 6 апреля пленум Абхазского обкома освободил Адлейба от занимаемой должности, что, по идее, позволяло лидерам грузинских «неформалов» говорить о достигнутом успехе. Однако выступления продолжились под лозунгом выхода из СССР; Патиашвили, судя по всему, запаниковал и попросил центр помочь навести порядок. Соответствующая телеграмма была отправлена вечером 7 апреля, но еще до ее получения в Москве прошло совещание, которое член Политбюро Егор Лигачев описывает так: «Самую решительную позицию заняли Слюньков и Лукьянов, которые именно из-за опасений повторения Сумгаита предлагали подготовить войска, чтобы ни в коем случае не допустить массовых беспорядков. Тут я должен отметить следующее. Как выяснилось из доклада Чебрикова, среди лозунгов несанкционированных митингов были и такие: «СССР - тюрьма народов!», «Русские захватчики, убирайтесь домой!», «Прекратить дискриминацию грузин в Грузии!», и другие лозунги с ярко выраженным националистическим оттенком. Вот почему участники совещания решительно настаивали на превентивной передислокации в Грузии войск». Ключевая фраза самого Лигачева звучала так: «...наши товарищи свои выводы базируют на основании телефонных переговоров с Патиашвили. А нам для принятия конкретных решений нужны хотя бы телеграммы. Пусть грузинские товарищи соберутся, коллегиально обсудят положение и срочно телеграфируют в ЦК свое мнение». Соответствующая телеграмма была получена в Москве 7 апреля в 20:35.
Возглавив республику в 1985-м, Джумбер Патиашвили начал упорную, но малоуспешную борьбу с влиянием своего предшественника Эдуарда Шеварднадзе. Несмотря на поддержку определенных сил в Москве, ему не удалось переманить на свою сторону ядро грузинской элиты. Он не контролировал ситуацию в полной мере; в 1988-89 гг. руководство республиканского КГБ и МВД нередко (со всей осторожностью) саботировало его указания, что не позволяло ему успешно манипулировать лидерами крепнущего национально-освободительного движения. Когда 6 апреля драматургия кризиса изменилась, Патиашвили действительно могло показаться, что это интрига Шеварднадзе и зависящих от него сил, которые пытаются отстранить его от власти. Впрочем, фактор Патиашвили не единственный и, вероятно, не главный.
Осенью 1987 года в Грузии была создана первая неформальная политическая организация «Общество Ильи Чавчавадзе». Большинство членов его правления вскоре обособилось, создав свои партии, одна другой радикальнее. Некоторые лидеры враждовали со Звиадом Гамсахурдия и категорически отрицали возможность сотрудничества с ним. Консолидация всех борцов за независимость по балтийскому образцу была исключена с самого начала. «Общество Ильи Чавчавадзе» какое-то время играло заметную роль, в том числе и на первом этапе апрельских митингов, и ставило перед собой ограниченные цели, избегая неоправданного риска. Радикалы вытеснили его с авансцены.
Тогда почти никто не воспринимал выборы как средство преодоления кризиса. И коммунисты, и националисты видели в них лишь инструмент закрепления итогов политической борьбы, которая велась иными методами. Радикалы, прежде всего – Георгий Чантурия, судя по всему, опасались, что не сумеют переиграть умеренных и коммунистов, действовавших, по их мнению, заодно, и утверждали, что до деоккупации Грузии выборы не имеют смысла, более того, укрепляют старую систему. Патиашвили, действуя с оглядкой на враждебные отношения с Шеварднадзе и его вассалами, откладывал «на потом» неизбежное, по сути, решение о проведении выборов с участием новых политических и общественных организаций. Обе стороны скорректировали бы позицию, если бы почувствовали, что идея нравится массам. Но в 1988-89 годах (как, впрочем, и позже) большинство населения, в соответствии с заветами писателей-романтиков XIX века, воспринимало борьбу за независимость как некое сверхусилие, героический акт, исполненный мистического символизма, который едва ли можно вписать в рамки демократических процедур.
Следует учесть и то, что многие участники национально-освободительного движения хотели не только отделиться от СССР, но и сменить старую элиту, опрокинув социальную пирамиду. Им казалось, что путь выборов ведет к неоправданному компромиссу с враждебными группами, с той же «красной интеллигенцией» и т. д. Социальный антагонизм порождал худшие заблуждения, чем национальный.
Как бы развивались события, если бы после 6 апреля митингующие потребовали провести честные многопартийные выборы? Но главные действующие лица считали этот шаг невыгодным или преждевременным, а общественность не углублялась в обсуждение проблемы. Нужно назвать вещи своими именами – несмотря на антисоветские устремления, наше политическое мироощущение оставалось глубоко советским.
Рост напряженности формировал спрос на лозунги радикалов. После 9 апреля их влияние возросло в разы; «умеренные», спохватившись, попытались дать им решительный бой на съезде «Народного фронта» в июне 1989 года, но потерпели тяжелое поражение. Возможно, именно тогда верхушка грузинского общества впервые задумалась о том, что для защиты своих позиций ей придется применить оружие и, помимо дискредитированной, ослабшей номенклатуры, опереться на криминалитет. В декабре 1991-го на проспекте Руставели, «на том самом месте» (воистину страшное совпадение!), началась братоубийственная война.
В балтийских республиках лидеры объединяли силы и вели постоянную дискуссию, вырабатывая рациональные решения перед решающими событиями, а грузины будто бы копировали эпоху феодальной раздробленности – десятки групп враждовали и тщетно пытались подчинить другие. В таком состоянии нация всегда будет приходить к самым худшим, наиболее кровавым из возможных вариантов с участием враждебных внешних сил или без него. Это прямое следствие отсталости и нежелания ее преодолеть.
«Когда мы говорим о политике и гражданском мышлении, нужно учесть, что у жителей Прибалтики есть 20-летний опыт республиканской жизни, оставивший важный след в их политической и гражданской генетике. В их пользу работает и другой фактор - политический класс Эстонии, Латвии и Литвы не успел стать настолько коррумпированным и деградировать, как грузинский политический класс», – заметил в 1990-м Мераб Мамардашвили.
Когда 9 апреля 1989 года руководство СССР совершило страшное, бесчеловечное преступление, у него было много вольных и невольных соучастников в Грузии.
10 апреля американские аналитики подготовили еще один доклад, который, помимо прочего, предрекал радикализацию грузинского национального движения. Так оно и вышло, поскольку нация жаждала отмщения и немедленного восстановления независимости. Поднявшаяся эмоциональная волна сделала приход Звиада Гамсахурдия к власти и последующие трагические события не только возможными, но и, пожалуй, неизбежными.
Всю ночь на проспекте Руставели будут гореть тысячи свечей в память о погибших 9 апреля 1989-го. То, о чем они мечтали, сбылось – Советский Союз рухнул, Грузия обрела независимость. Но многие их наших поступков, несомненно, показались бы им ужасающими, и в первую очередь в эту ночь следует задуматься о том, почему мы по-прежнему ведем себя так и почти не пытаемся стать лучше.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
