Сегодня в Абхазии начало выдвижения кандидатов на назначенные на 22 марта повторные президентские выборы. Между тем в обществе продолжают активно обсуждать результаты состоявшегося вчера заседания лингвистической комиссии, которая будет принимать экзамен по свободному владению государственным, абхазским, языком выдвинутых в кандидаты.
В состав лингвистической комиссии входят: профессор Абхазского госуниверситета Алексей Касландзия, доцент Батал Хагуш, профессор АбИГИ Леонид Саманба, завкафедрой абхазской литературы АГУ, доцент Диана Аджинджал и главный научный сотрудник АбИГИ Валентин Когония. Комиссия проведет экзамены 27 и 31 января, а также 3, 7, 10 и 11 февраля. Ну, а главный предмет обсуждения – то, что она решила ужесточить требования к кандидатам на владение абхазским языком. Новобранец лингвистической комиссии, сразу избранный ее зампредседателя, главный научный сотрудник Абхазского института гуманитарных исследований, академик Абхазской академии наук Валентин Когония так сказал журналистам о тех, кто будет сдавать экзамен:
«Он должен комиссии рассказать свою биографию, должен политический текст прочесть и пересказать, сочинение на абхазском языке на одну страницу написать. В первую очередь наше требование – в прямом эфире телевидения кандидат в обязательном порядке должен выступить на государственном, абхазском, языке. Не иначе, только так. Все решения мы протокольно зафиксировали, все пять членов комиссии пришли к единому мнению. Я впервые участвую в комиссии, и мне сложно судить, как смогли в прошлом кандидаты пройти, и при этом вся Абхазия видела, что тот или иной кандидат слабо владеет государственным языком».
Тут, конечно, ситуация несколько сложнее, и об этом Когония тоже упомянул. Да, были отдельные кандидаты (не будем сейчас указывать пальцем) из девяти, выступавших в ходе избирательной кампании прошлого года в бесплатном эфире Абхазского телевидения, которые говорили на абхазском с затруднениями, но больше было таких, которые просто хотели, чтобы их услышал весь электорат и потому переходили на русский, хотя телеведущий задавал им вопрос на абхазском. Из-за этого летом 2019-го в обществе возникало немало пикировок… Думаю, что телевидение хотело как лучше, поступило в русле выполнения закона «О государственном языке» (в ходе предыдущих президентских избирательных кампаний таких условий для участия в бесплатных эфирах не выдвигалось), но… Возможно, соломоновым решением тут, чтобы никто не был ущемлен, было бы разделить такие интервью на две части, когда, скажем, первые полчаса беседу с кандидатом вел бы абхазоязычный ведущий, а вторые – русскоязычный. (На АТ в прошлом году беседы на русском языке были, но позже, когда уже отшумели все споры и возмущения).
Что касается нынешнего заседания лингвистической комиссии, то в связи с ним тоже уже сломано немало «интернет-копий». «Зачем проводить выборы, когда эти пять человек выбирают президента?.. Если хорошо постараться, можно любого завалить. Безусловно, вряд ли в Абхазии найдется человек, говорящий на абхазском вровень с узкими специалистами. Этот фильтр могут пройти только поэты, писатели, учителя абхазского языка, да и то, наверное, не все. Скажите, положа руку на сердце, нам нужен грамотный, энергичный и порядочный президент, или человек, основным достоинством которого является знание родного языка в совершенстве? И ежу ясно, что тут попахивает интригой по отсечению неугодных кандидатов», возмущались и опасались одни. «Этот экзамен сдаст любой владеющий абхазским языком, но надо, чтобы проведение экзамена было в сети и открытом доступе (на всякий случай). Это заявление об ужесточении – результат многочисленных жалоб в адрес лингвистической комиссии, когда в прошедшей выборной кампании стало очевидно, что некоторые кандидаты не способны даже произнести застольный тост», возражали другие.
Кое-кто из форумчан в ходе полемики упомянул первого президента РА Владислава Ардзинба, который, как известно, около двадцати лет жил, учился и работал в Москве, не имея там, естественно, языковой практики в абхазском. Один комментатор написал: «Знание языка, конечно, нужно, но сразу после приезда из Москвы наш Владислав Григорьевич вряд ли сдал бы им экзамен. Хорошо, что тогда не было этой комиссии…» Другой ответил: «Владислав Григорьевич знал абхазский с детства, он сдал бы экзамен и тогда».
И вот тут мне захотелось рассказать о чрезвычайно, думается, интересном факте, информационного повода обратиться к которому ждал почти три месяца.
27 октября прошлого года, когда в Абхазии в очередной раз отмечался ежегодный День абхазского языка, мы с историком Валико Пачулия разговорились, сидя на садовой скамейке, об одной из сложнейших задач современной Абхазии – сохранения и развития языка коренного этноса. Ведь нечего скрывать: принятый в середине нулевых годов закон «О государственном языке» оказался пока неподъемным. В частности, мы с собеседником обсуждали выступление в тот день в СМИ директора благотворительного фонда развития абхазского языка имени Баграта Шинкуба Левана Микаа, кстати, внука этого замечательного поэта. Микаа объяснял, почему в детских садах малыши не разговаривают на родном языке, и рассказал о современной методике внедрения абхазского языка в детские сады и школы республики.
И тут Валико Пачулия стал в подробностях вспоминать врезавшийся ему в память эпизод. Это было в конце 80-х годов, вскоре после того, как Абхазский институт языка, литературы и истории (ныне – АбИГИ) возглавил молодой тогда доктор исторических наук Владислав Ардзинба. И вот как-то Владислав Григорьевич обратил внимание на фотостенд, висевший в коридоре института, точнее – на один из снимков на нем. Он очень обрадовался, увидев это фото женщины, и, собрав вокруг себя несколько сотрудников АбНИИЯЛИ, начал увлеченно рассказывать о ней. Это оказалась родная тетя по матери его отца, жившая в селе Аацы Гудаутского района, по фамилии Сангулия. Она была замужем за тамошним муллой по фамилии Пачалия (ответвление фамилии Пачулия). И как-то родители маленького Владислава, когда ему было лет семь, жившие в селе Нижняя Эшера, решили оставить его на целое лето у этих родственников в Аацы, чтобы он хорошо научился говорить на абхазском языке, поскольку те никакого другого языка не знали. И был момент, когда родители сели в машину и стали уезжать из дома Пачалия, а семилетний Славик бросился вслед, боясь оставаться в новом месте без них, но они его успокоили, объяснили, что приедут за ним потом.
А после этой встречи в книге воспоминаний Владислава Ардзинба «Моя жизнь», вышедшей в свет уже после смерти основателя современного абхазского государства, я нашел подтверждение рассказу Пачулия. А именно: «В детстве я часто бывал в селе Аацы, в гостеприимном доме Хасана Пачалия и Маки Сангулия, которая была родной сестрой моей бабушки (матери моего отца). В то время подавляющее число жителей этого села знало только абхазский язык, так что за несколько месяцев я стал бегло говорить на родном языке. Х. Пачалия был муллой…». В другой главе книги Владислав Ардзинба снова упоминает про свое общение с этой семьей, уже в ту пору, когда он работал в Москве в Институте востоковедения и приезжал в Абхазию в отпуск.
Для многих это, наверное, будет откровением – что Владиславу Ардзинба пришлось не только, как говорят, подтягивать знание родного языка в зрелые годы по возвращении в Абхазию на постоянное место жительства, но и в детстве такая проблема у него была. А удивляться тут особо нечему. После катастрофы махаджирства в XIX веке Абхазия превратилась в полиэтнический край, где языком межнационального общения в городах и даже в некоторых селах с пестрым национальным составом стал русский. Увы, даже дети основоположника абхазской литературы Дырмита Гулиа, выросшие в Сухуме, не владели родным языком. Да, подлинным хранилищем, сокровищницей, «заповедником» родного языка оставалось и остается абхазское село. Именно из села вышли практически все абхазские поэты, прозаики, филологи… А те очень немногие из них, кто родился и вырос в городе, овладевали родным языком главным образом благодаря поездкам в детстве к сельским родственникам.
Нижняя Эшера – село прибрежное, пригородное и населенное разными этносами. Общения среди ровесников на абхазском Славику, конечно, не хватало, его почти не было. А тут еще после Великой Отечественной войны произошел по указанию Тбилиси перевод абхазский школ на грузинский язык обучения, у абхазского народа, по сути, отнимали его родной язык. И вот родители маленького Владислава, почувствовав, что упускают момент, когда ребенок может и должен овладеть языком, чтобы свободно говорить и думать на нем, приняли мудрое решение – отправить его туда, где этот язык единственный в употреблении.
Сегодня в Абхазии такое полное, как говорят лингвисты, «языковое погружение», уже, пожалуй, невозможно. То есть можно, конечно, отправиться в села, где абхазы общаются почти исключительно на родном языке, но трудно избежать ситуации, когда с русскоговорящим ребенком они начнут в какой-то момент для облечения коммуникации говорить на русском. Мне довелось лет сорок назад побывать в горном абхазском селе Арасадыхь в гостях у пожилой супружеской пары, которая не знала ни слова по-русски, но сейчас таких стариков, пожалуй, уже не осталось.
Но для тех, кого судьба родного языка по-настоящему беспокоит, есть все равно немало способов добиться того, чтобы подрастающее поколение его не теряло. Пример первого президента Абхазии тут весьма важен и поучителен.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
