«Это последняя война России!» Все взгляды – оценивающие, одобрительные, ироничные – устремились к человеку, произнесшему хлесткую фразу. Она впечатляла, словно взрыв на большом десантном корабле «Саратов», который украинские военные отправили на дно Азовского моря. Но все молчали; не исключено, что предположение показалось слишком смелым, и присутствующие не могли представить, что Россия когда-нибудь уподобится Швеции, Японии, Германии, будет вынуждена запереть старый имперский арсенал и выбросить ключ хотя бы в те же азовские волны. Наконец, один высокопоставленный в прошлом чиновник мастерски «закруглил» неловкую паузу, бросив: «Предпоследняя», и одни заулыбались, другие вновь заговорили о своем.
Одна из сотен бесед, ведущихся в эти дни в Тбилиси, указала на важное противоречие в восприятии российско-украинской войны. С одной стороны, ей сопутствует отчетливый эсхатологический привкус – комментаторы постоянно повторяют, что мир никогда не будет прежним, описывают действия Кремля как брошенный человечеству вызов, безумный ва-банк и сумеречный Endkampf. Именно поэтому компромиссный финал с условным «Третьим минским» или каким-нибудь «Пятым алма-атинским» соглашением практически не обсуждается; говорят лишь о двух радикальных вариантах – победе России или о ее крахе с уходом со всех оккупированных постсоветских территорий и возможным развалом в финале. Второй сценарий кажется и вероятным, и немыслимым одновременно. Он привлекает коллективное сознание, однако оно, как в вышеописанном случае, пока не торопится углубляться в неведомый мир, в котором северный сосед больше не будет «конституирующим Другим» и его тень перестанет нависать над Грузией. В Тбилиси чаще обсуждают пессимистическую перспективу: она ужасна, но вместе с тем – знакома.
Очередной раунд нервной болтовни о нейтралитете, которую приличия ради называют дискуссией, вновь начался 17 марта после того, как Михаил Саакашвили в ходе процесса о незаконном пересечении границы, сославшись «на дипломатические службы разных стран и спецслужбы одной» сказал: «Готовится провокация на оккупированных территориях и у разделительной линии, в которой обвинят грузинские оппозиционные группы, после чего российское правительство потребует у грузинского объявить нейтралитет. И правительство Грузии будет готово объявить нейтралитет и в то же время нейтрализовать деятельность оппозиции». Его реплика наложилась на комментарии украинских руководителей о том, что в рамках мирного урегулирования их страна может отказаться от вступления в НАТО при наличии определенных гарантий – традиционно селективное восприятие грузинской аудитории обогнуло слово «гарантии» и вцепилось в слово «отказ». Все это спровоцировало обсуждение гипотетического ответа грузинских властей на гипотетический российский ультиматум, кульминацией которого стала перебранка между бывшим председателем парламента Давидом Усупашвили и журналистом Мерабом Метревели 21 марта в эфире «Палитраньюс» с многочисленными афтершоками в СМИ и соцсетях.
Формулировка «будет готово объявить нейтралитет» сама по себе мало что значит, поскольку правительство не обладает такими полномочиями. Утвержденная в 2017-м 78-я статья Конституции «Интеграция в европейские и евроатлантические структуры» гласит: «Конституционным органам в пределах своих полномочий принять все меры для обеспечения полной интеграции Грузии в Европейский союз и Организацию Североатлантического договора». Для внесения поправок в Конституцию у правящей «Грузинской мечты» не хватит голосов в парламенте; без (со)участия оппозиции изменения невозможны. Пикантность ситуации этим не исчерпывается, поскольку Саакашвили был единственным руководителем страны, который говорил, что готов отказаться от НАТО после того, как в 2002 году правительство Шеварднадзе официально объявило о желании Грузии вступить в альянс.
В 2013 году в интервью «Рустави 2», посвященном пятой годовщине августовской войны, Саакашвили рассказал, что незадолго до нее, в 2008-м предложил Путину следующее: «Мы готовы отказаться от НАТО, мы готовы в рамках договора отказаться от более углубленных отношений с Америкой, если вы, в свою очередь, поможете нам с прогрессом по территориям, только зафиксируем это в договоре. Путин даже не задумался, взглянул на нас, улыбнулся и сказал: «Ребята, мы не меняем ваши территории на вашу геополитическую ориентацию», что значило «территории я и так отберу». (По словам Саакашвили, при разговоре об отказе от НАТО «присутствовали шесть или семь человек – Бежуашвили, Вашадзе, возможно, Бакрадзе»).
В том интервью Саакашвили также заявил, что в мае 2008-го написал письмо новому президенту РФ Медведеву, и за содержавшиеся в нем предложения его раскритиковали соратники: «Переместитесь на несколько десятков километров на север к Кодори. Все, что вас интересует, происходит к северу от Кодори. Мы вернем наших беженцев под международной администрацией, не под грузинской администрацией. Взамен мы, как государство – а суверенитет к северу [от Кодори] наш, – узаконим для вас использование сухумского аэропорта, узаконим все ваши экономические интересы в Пицунде, Гагре, Сухуми, узаконим использование железной дороги и откроем железнодорожное движение в сторону Армении». Несколько секунд спустя Саакашвили добавил: «Конечно, вслед мы ввели бы и нашу гражданскую администрацию, структуры управления, ну, это было частью пакета, но об этом я здесь [т. е. в письме Медведеву] не пишу» – сложно сказать, подразумевал ли он какие-то негласные договоренности (с кем?) или хотел «подправить» по ходу дела воображаемое соглашение об органах управления к югу от Кодори. Саакашвили отметил, что «многие иностранцы говорили тогда: практически вы тем самым предлагаете им разделить Абхазию», и он отверг их критику, так как считал, что суверенитет остается грузинским и речь идет лишь о долгосрочном обеспечении интересов России.
Комментаторы, которые цитировали это интервью, обычно критиковали Саакашвили за то, что он готов был отказаться от НАТО. Они вспоминали и о его политической наивности, прорывавшейся в тот период в репликах вроде «Русские проговорились несколько раз, что их не интересует Южная Осетия. Они проговорились» (встреча со студентами ТГУ; 04.12.2007). Но почти никто не обращал внимания на то, что Саакашвили предложил Кремлю все это уже после того, как 5 января 2008 года 77% грузинских избирателей высказались на плебисците за вступление в НАТО. Волеизъявлением народа пренебрегали, как чем-то второстепенным, так же, как решениями Бухарестского саммита НАТО (2-4 апреля 2008-го) – в его итоговой декларации члены альянса приветствовали евроатлантические устремления Украины и Грузии и заявили, что «эти страны станут членами НАТО». Такие приоритеты значительной части комментаторов указывают на недемократическое, даже на догосударственное миропонимание – сверстанные на коленке нелепые, инфантильные внешнеполитические инициативы рассматриваются с большей серьезностью, чем Конституция, итоги плебисцита или официальная позиция НАТО. А с политической точки зрения, вероятно, было страшной ошибкой предлагать Путину в 2008-м как-то обойти основополагающие решения, пренебречь ими («Мы готовы отказаться от НАТО» и пр.) – глава России пронес эту мысль сквозь годы; перед вторжением в Украину он требовал дезавуировать ключевой пункт бухарестской декларации.
Избиратели ничего не знали о «письмах из ларца», если использовать термин времен Марии Стюарт. Официально власти выступали за скорейшую интеграцию в НАТО, госпропаганда создавала чрезмерные ожидания перед каждым саммитом альянса, которые в свою очередь усиливали разочарование. Фраза «Нам дали нечто лучшее, чем MAP» (т. е. план по индивидуальному членству) превратилась в распространенную горькую шутку. Но при этом сама мысль «Отказ от НАТО в обмен на что-то» считалась маргинальной и практически не обсуждалась в мейнстримных СМИ. Когда весной 2012-го Центр IPL и газета «Банки и финансы» задали респондентам вопрос о выборе между альянсом и восстановлением целостности (93,4% предпочли второй вариант), их яростно критиковали, как и исследователей CRRC, спрашивавших в 2021-м: «Если бы вы выбирали между возвращением Абхазии и Южной Осетии и вступлением в НАТО и Евросоюз, что бы вы выбрали?» (большинство респондентов высказалось за целостность - 79% сельских жителей, 80% обитателей провинциальных городов и 75% тбилисцев). Сторонники евроатлантической интеграции доказывали, что это ложная дилемма и пляски вокруг нее выгодны только Кремлю.
В том, что гарантии Москвы не стоят и бумаги, на которой написаны, грузины (причем не в первый раз) убедились вскоре после подписания договора с советской Россией в мае 1920-го. Идеи о возможном совпадении интересов в Абхазии игнорировали одно важное обстоятельство. Кремль десятилетиями рассматривал автономии как крючок, с помощью которого он удерживал Грузию, и даже переоценивал его значение, что со временем позволило грузинской элите уменьшить российское влияние в других частях страны, так как им Кремль уделял внимание по остаточному принципу, предполагая, что управление конфликтами является «ключом от всех дверей». Россия наверняка продолжила бы использовать его, создавая для беженцев и грузинской администрации все новые проблемы до тех пор, пока материальные, политические и психологические ресурсы Грузии не иссякли бы полностью, низведя ее до состояния жалкого протектората. На такую перспективу указывал опыт, накопленный между окончанием войны в Абхазии и началом второй чеченской, в период с московскими ставленниками в кабинете министров и узаконенными базами. В его конце Кремль требовал от Грузии вступления в ЕврАзЭС, отказа от нефтепровода Баку-Тбилиси-Джейхан и предоставления возможности для ударов по Чечне с грузинской территории (об этом в 2000-м рассказал в парламенте тогдашний министр иностранных дел Ираклий Менагаришвили). Грузинское правительство, несмотря на тяжелейшее положение, отказалось, после чего были и авиационные атаки (например – 23.08.2002), угрозы провести «спецоперацию» в Панкисском ущелье, нейтрализованные благодаря вмешательству США, и другие, полузабытые ныне провокации вроде переброски российских десантников в Кодорское ущелье и неожиданного, якобы случайного выдвижения военных РФ из Цхинвальского региона к центральной магистрали близ Гори. Именно в те дни начала быстро расти популярность евроатлантического курса, который воспринимался многими исключительно в контексте бегства от бесконечных унизительных домогательств. Получив в 1993-м почти безраздельную власть над Грузией, Кремль не использовал ее разумно и тактично, дабы укрепить стратегические позиции в духе графа Воронцова, но скатился к грубому диктату, который Грузия не могла принять даже под угрозой оккупации. С учетом такого прошлого, мысли вроде «если они и в самом деле не хотят войны, дадим им все и они успокоятся» (фраза из того же интервью Саакашвили) кажутся не вполне адекватными, но они периодически овладевали частью общества – менялся лишь предмет воображаемого торга (протекторат, отказ от НАТО, нейтралитет и, наконец, предотвращение оккупации с массовыми жертвами). Почему это происходило?
Травматический опыт в 90-х приобрела и элита, и нация в целом. Политики не забывали о перевороте 1992 года и не хотели, чтобы их убивали, унижали и вытесняли из общественной жизни как лидеров «звиадистов», а обычные граждане помнили о потерях и лишениях военного времени и исходе беженцев. Это способствовало распространению известного когнитивного искажения, которое специалисты называют «предпочтением нулевого риска». Оно подталкивает нас к тому, чтобы исключить одну из угроз полностью, даже если более рациональным решением является относительное снижение нескольких. Это – слабая точка современной Грузии.
Перед тем как написать Медведеву, Саакашвили столкнулся с политическим кризисом, острейшим дефицитом легитимности и стремился ликвидировать угрозу своей власти за счет прогресса в деле восстановления целостности страны. Увеличение российской угрозы при этом вполне могло выпасть из поля зрения («…проговорились, что их не интересует Южная Осетия» и т. п.), а компромисс с Кремлем показаться достижимым. Другие деятели, развивая похожие идеи уже после августа 2008-го, хотели аннулировать риск еще одной войны и потери новых территорий, притом что это невозможно ни в том случае, когда фактический нейтралитет подкреплен серьезной вооруженной силой (как, например, в Швеции), ни при наличии формальных гарантий держав. Никакой «окончательной бумажки», о которой мечтал герой Булгакова, нет и не будет, хотя стремление к нулевому риску заставляет многих верить в нее. Оно, к слову, создает и психологическую опору для правящей партии в вопросе (не)присоединения к санкциям. Но риски будут существовать всегда, даже если Россия в ближайшее время развалится.
Пример растоптанных Германией гарантий бельгийского нейтралитета хрестоматиен, поэтому можно вспомнить менее известный эпизод. Швейцария располагала наиболее весомыми в европейской истории, железными, по сути, гарантиями Венского конгресса. Но в 1838-м не самая агрессивная в те годы Франция при одобрении Австрии и попустительстве некоторых других держав подвела к границам Швейцарии войска, ввела их в демилитаризованную зону и потребовала выслать из страны Луи Наполеона (будущего императора Наполеона III), так как видела в нем угрозу своей стабильности. Он являлся швейцарским гражданином, однако давление было настолько сильным, что ему пришлось уехать, а швейцарцам проглотить очень горькую для их самолюбия пилюлю, хоть они и могли утверждать, что сохранили лицо. Они убедились, что даже самые весомые гарантии порой эфемерны, и кажется именно тогда поняли, что их нужно подкрепить мощной армией.
«Вопрос нейтралитета вообще не стоит», – заявил председатель парламента Шалва Папуашвили. Паата Манджгаладзе из «Стратегии Агмашенебели» сказал: «Разговоры о нейтралитете в такое время, культивирование этой темы вредят стране». Почти все лидеры оппозиционных партий наперебой клялись, что защитят евроатлантические ценности. Вице-спикер Арчил Талаквадзе, представляющий правящую «Грузинскую мечту», был более многословен: «Что касается нейтралитета, Грузия твердо определила свой внешнеполитический курс, власти и общество едины в этом. Если Запад и международные партнеры выработают дополнительные гарантии безопасности на будущее для мирного развития Украины и обеспечения ее безопасности, разумеется, такие дополнительные гарантии понадобятся и Грузии». На первый взгляд, эта формулировка подтверждает курс на НАТО и в то же время оставляет возможность маневра, но перекладывает ответственность за него на зарубежных партнеров. Может ли Грузия в нынешней ситуации повысить ставки и нужно ли ей это? Готово ли правительство поступить так и поддержит ли его оппозиция? Или обе стороны предпочтут и впредь исподволь «культивировать тему» грядущего ультиматума и вторжения, используя формально независимых экспертов и активистов, эксплуатируя страхи и, по сути, насилуя коллективное сознание?
Для Кремля нейтралитет Грузии всегда являлся не конечной, а промежуточной целью на пути к полному контролю южнокавказского плацдарма и проходящих по нему путей. Значение последних вскоре резко возрастет из-за постепенного отказа европейских стран от российских энергоносителей и ограничения транзита товаров по территории РФ. Экспортируемые из Азербайджана, а в перспективе и из Центральной Азии нефть и газ потребуют более серьезной защиты, чем косвенные, неформальные гарантии США, ЕС и Турции, поскольку Кремль убедительно доказал, что способен совершить нечто немыслимое, чудовищное вопреки логике и практике международных отношений. И то, что он пока избегает конфликтов со странами «южного фланга» – Турцией и Азербайджаном, вряд ли кого-нибудь успокаивает. Если Запад начнет создавать новую систему гарантий на Южном Кавказе, Грузия может получить их, не отказываясь от перспективы вступления в НАТО – одно необязательно обменивать на другое, вне зависимости от того, что думают об этом в Москве. Однако риск вторжения в таком случае не будет (иллюзорно) «аннулирован», а на начальном этапе многим покажется, что он возрос.
Самой простой является привычная «доктрина страуса» с примерно таким подходом – «Вам нужен транзит – так обеспечьте его безопасность. А у нас внутриполитический раскол, и мы не можем думать ни о чем, кроме сохранения стабильности». Она менее опасна, но, скорее всего, переместит приоритеты Грузии в конец списка ее партнеров. И есть вариант «Не откажусь от НАТО, хоть режьте» – такая бескомпромиссная позиция будет воспринята частью населения как рискованная, но в случае удачи позволит получить намного больше стратегических бонусов.
Прежнее руководство часто критиковали за уступчивость в период вступления России в ВТО – сняв фактическое вето, Грузия получила маловразумительное соглашение о торговых коридорах без сопутствующих договоренностей о стабильном доступе на российский рынок. Эта критика в целом несправедлива – Белый дом, надеясь на лучшее, хотел видеть Россию в ВТО, и упорное сопротивление Грузии вошло бы в противоречие с политикой «перезагрузки», которая тогда была в тренде. Нынешняя ситуация противоположна; впервые после восстановления независимости Грузия может руководствоваться формулой «Будьте реалистами – требуйте невозможного», используя уникальную ситуацию в своих интересах. Но при этом вряд ли стоит совершать типичную постсоветскую ошибку, предлагая партнерам готовые решения (предоставление особого союзнического статуса и т. д.), поскольку в данном случае право выбора принадлежит им.
Можно поспорить о том, является ли оптимальным сочетание стратегической бескомпромиссности (курс на НАТО, закупка вооружений, готовность к размещению баз) с тактической уступчивостью (отказ от санкций, кроме глобальных банковских, и от демонстративной конфронтации). Амбивалентность такой позиции, скорее всего, позволит выиграть немного времени до того, как западные партнеры сформулируют ключевые идеи по проблеме безопасности в регионе, но, с другой стороны, она укрепляет порочный поведенческий паттерн - «Ни в коем случае не раздражать», который, разбухая, превращается для части политиков в нечто самоценное. Внешнюю политику можно было бы отшлифовать, если бы ведущие партии достигли консенсуса по ее основным принципам, но они погрузили ее в трясину пропаганды, чтобы дискредитировать друг друга. Призывы президента Зурабишвили к сотрудничеству отброшены и, вероятно, не привели бы ни к чему, кроме принятия пары пафосных деклараций, хотя сегодня необходимы и они. Кто-то каким-то образом, каким-то чудом должен объяснить политической элите Грузии, что детство кончилось, а детский сад горит.
На днях IPM провела опрос, результаты которого понравились не всем. Респондентов спросили, как они поступят в случае вторжения российских войск. 42,7% заявили, что останутся в стране и будут сражаться с оружием в руках, 24,2% – что останутся и постараются находиться в безопасности, 1,7% – что уедут из страны. 11,2% собираются подключиться к гражданской добровольческой деятельности, 5,5% – к медицинской и психосоциальной, 3% намереваются участвовать в митингах. 6,8% говорят, что сделают все, что будет нужно для страны, и их позиция кажется наиболее логичной, потому что война отнимает или резко ограничивает возможность свободного выбора и стирает все умозрительные грани, например, между «гражданской добровольческой» и «психосоциальной» деятельностью. Как правило, все сводится к выполнению долга или к отказу от него со всеми вытекающими последствиями. Однако в условиях мирной жизни респондентам трудно расстаться с полной свободой выбора даже в воображении.
Большинство политиков, судя по их поступкам, также не считает, что что-то ограничивает их или накладывает на них какие-то обязательства. Они отворачиваются от новых угроз и возможностей и продолжают грязную, мелкую, ничтожную борьбу друг с другом. Пытаясь аннулировать риск уничтожения прежнего, комфортного для них порядка вещей, они ведут себя так, словно ничего особенного не происходит. Но верность «доктрине страуса» вряд ли является адекватной реакцией на войну, даже если это последняя война России. И можно в кои-то веки согласиться с Ницше, который (правда, по другому поводу) сказал: «Время маленькой политики заканчивается».
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
