Какие уроки могут извлечь жители Грузии из событий на Ближнем Востоке, за которыми на минувшей неделе с ужасом наблюдал весь мир? Сумеем ли мы избежать повторения своих и чужих ошибок?
Война вновь показалась большинству грузинских комментаторов инструментом упрощения сложнейших проблем до уровня «Мы или они», мечом, рассекающим гордиев узел. На первый взгляд все просто: правительство Израиля объявило, что стремится к уничтожению организации ХАМАС, осуществившей 7 октября чудовищно жестокую террористическую атаку. Оно располагает военными и политическими ресурсами, позволяющими достичь этой цели и, скорее всего, сумеет положить конец безраздельному господству ХАМАС в секторе Газа, хотя проводить там операции будет достаточно сложно. Но это не приведет автоматически к «миру, лучшему, чем довоенный», которым, согласно классическому определению, заканчивается победоносная война. Главной проблемой станет послевоенное устройство сектора Газа и создание новых механизмов, обеспечивающих безопасность Израиля.
Некоторые радикалы призывают стереть Газу с лица земли, вытеснить палестинцев в Египет, установить режим жесткой длительной оккупации сектора, вернуть туда эвакуированных в 2005-м поселенцев в удесятеренном количестве, но уже сейчас очевидно, что такие решения не будут поддержаны ни ключевыми партнерами Израиля, ни значительной частью общества, вызовут ответные шаги стран исламского мира на фоне роста террористической угрозы, а процесс урегулирования будет отброшен на десятилетия назад. В то же время щадящие варианты завершения операции, вероятно, приведут к переходу власти в секторе Газа в руки организации ФАТХ, выбитой оттуда ХАМАСовцами 15 лет назад, и консолидации Палестинской автономии под ее эгидой. Не исключено, что после этого она, рассчитывая на поддержку региональных игроков, постарается расширить перспективу, предусмотренную «Соглашениями Осло» и вернуть в повестку дня вопросы, которые кажутся неразрешимыми, – о статусе Иерусалима, о поселенцах на Западном берегу реки Иордан и т. д. – после чего возникнут новые, как дипломатические, так и «силовые» вызовы. В любом промежуточном, по отношению к описанным, варианте проблема обеспечения безопасности и стабильности Израиля также не будет решена быстро и безболезненно. Прежнее, пусть хрупкое равновесие нарушено.
Люди, которые помогли спланировать нападение 7 октября и подбадривали ХАМАС, обещая поддержку, учитывали не только решительный и, в принципе, неизбежный ответ Израиля, но просчитывали и последующие ходы. Они стремятся загнать израильское руководство в узкий коридор «единственно возможных» решений, принимаемых в ограниченные сроки, под давлением обстоятельств и общественного мнения. Он ведет к куда менее безопасному положению, чем прежде, и, возможно, к «миру, худшему, чем довоенный», а значит – к поражению в гибридной войне, в рамках которой операции в секторе Газа – лишь часть сложной мозаики. Наверное, краткое содержание первого урока следует сформулировать так: война ничего не упрощает.
Сегодня оппоненты премьер-министра Биньямина Нетаньяху напоминают ему о заседании парламентской фракции партии «Ликуд», где спорили о разрешении на перевод в сектор Газа средств из Катара. Официально они предназначались для гуманитарных целей, но все понимали, что львиную долю денег ХАМАС использует по своему усмотрению. Согласно публикации Jerusalem Post (12.03.19), Нетаньяху выступил в защиту регулярного разрешения Израилем подобных переводов, заявил, что это часть более широкой стратегии по разделению арабских лидеров, и сказал, что «тот, кто выступает против палестинского государства, должен быть за перевод средств в Газу», поскольку конфликт между лидерами на Западном берегу и в секторе Газа помогает предотвратить создание палестинского государства. Противники премьера неоднократно говорили, что в Газе вызревает что-то страшное, и упрекали Нетаньяху в связи с тем, что масштабные операции в секторе («Литой свинец», «Облачный столп» и пр.) против ХАМАС и других группировок хоть и нанесли значительный урон инфраструктуре террористов, но не привели к решающим результатам. Сегодня эти аргументы вновь всплывают в ходе рассуждений о том, что зло остается злом, что его нельзя использовать как инструмент в политических комбинациях, что от него нельзя отгородиться и против него необходимо неустанно бороться, не позволяя целесообразности подчинить себе принципы.
«Идея заключалась в том, чтобы помешать (главе ПНА Махмуду) Аббасу или кому-либо еще в правительстве Палестинской автономии на Западном Берегу продвинуться к созданию палестинского государства, – писала на минувшей неделе Times of Israel. – Таким образом, на фоне этой попытки ослабить Аббаса, ХАМАС был повышен из простой террористической группы до организации, с которой Израиль вел непрямые переговоры через Египет, и которой разрешили получать вливания денег из-за границы». Но была ли у оппонентов израильского премьера реалистичная альтернативная стратегия тогда и есть ли она сейчас? Решение воспользоваться конфликтом между ФАТХ и ХАМАС выглядело вполне логичным – он мог продолжаться десятилетиями не только из-за столкновения интересов коррумпированных лидеров, но и несовместимости проектов, основанных (несмотря на все оговорки) на светском национализме и радикальном исламизме. Он позволял отодвинуть в сторону саму идею переговоров о палестинской государственности и, как казалось, делал баланс сил и драматургию событий более предсказуемыми, что позволяло правительству принимать новые, во многом успешные меры для обеспечения безопасности граждан Израиля. Но это понимало не только оно, и вскоре нашлись желающие взорвать сложившийся порядок вещей. Прежняя стратегия, с учетом альтернатив, была не такой уж бесперспективной, но в какой-то момент она стала шаблонной, предсказуемой и поэтому не помогла нейтрализовать страшную угрозу. Возможно, это второй урок: стратегию необходимо постоянно развивать и обновлять, делая ее амбивалентной для противников (даже за счет непопулярных, раздражающих электорат шагов).
Тысячи комментаторов продолжают писать о том, что длительный политический кризис ослабил Израиль и подточил систему национальной безопасности, не уточняя, впрочем, каким именно образом. Бескомпромиссная борьба партий с вкраплениями кризисов – неотъемлемая часть демократии; иногда они действительно подчиняют политической конъюнктуре вопросы безопасности, которые все же ни в коем случае нельзя выводить из-под контроля демократических институтов, поскольку результат будет куда более разрушительным. Следует упомянуть и утверждения вроде: «Это особый случай – о законах и международном гуманитарном праве нужно на время забыть». Именно этого и ждет противник, надеясь, что охваченное яростью общество воспроизведет приступ саморазрушительного аутоиммунного заболевания и атакует ключевые принципы, основы своего государства, что в стратегической перспективе фатально ослабит его. Наверное, это еще один важный урок: демократия наш главный, порой – единственный союзник, и необходимо понять, кто и как пытается нас с ним рассорить.
Израильская политика достаточно сложна, и разговор о ней требует погружения в контекст. К примеру, из нескольких опрошенных автором комментаторов лишь один попробовал (!) ответить на тестовый вопрос и объяснить, почему Зеэв Элькин и Бени Ганц полгода назад поспорили по поводу отмены размежевания в северной Самарии и почему данный принцип не был распространен на Газу. Недостаток знаний обычно компенсируют конспирологическими спекуляциями в русле примордиалистской парадигмы и горячечными рассуждениями об исторических правах народов – они, возможно, казались вполне органичными в поздней Австро-Венгрии или в СССР, но сегодня выглядят архаично и, мягко говоря, беспомощно. Крупицы анализа скрыты под тоннами словесного мусора, который неизбежно покрывает информационное пространство, когда лидеры мнений и их подражатели стремятся подсоединить самопиар к трагическим событиям. Поэтому, вместо того чтобы углубляться в лабиринты израильской политики, вероятно, следует, избегая неоправданных параллелей, установить, насколько актуальны упомянутые уроки для стран, устроенных совершенно иначе.
Ввод войск Госсовета в Абхазию в 1992-м был обусловлен десятками взаимосвязанных причин, но главной декларированной целью являлось обеспечение безопасности перевозок – госпропаганда практически ежедневно рассказывала о том, как отряды сторонников свергнутого президента Звиада Гамсахурдия и банальные банды (на различиях между ними внимания не акцентировали) останавливают поезда, дабы завладеть жизненно важными для жителей страны грузами. Прошли десятилетия, но в текстах, посвященных тому периоду, по сей день фигурирует эмоциональный вопрос «А что еще можно было сделать?» Их авторы обычно не рассуждают о том, что следовало как-то перекроить логистику, создать более эффективную систему контроля на магистралях в Мегрелии, попытаться договориться с «звиадистами» и запустить жизнеспособный процесс национального примирения, поскольку не рассматривают эти варианты как реалистичные и, вместе с тем, считают, что абхазские сепаратисты при поддержке Кремля в любом случае начали бы вооруженный мятеж и никакие переговоры и уступки их не остановили бы. В комментариях, посвященных первому периоду войны, часто упоминаются и другие отягчающие факторы, повествованию почти всегда сопутствует ощущение сужающегося коридора единственно возможных решений и раз за разом делается вывод: «Поступить иначе было нельзя».
Если бы мы искали точку, где он начал сужаться, нам пришлось бы выяснять, откуда взялись вооруженные «звиадисты» на магистралях. Отматывая пленку назад, мы, вероятно, пришли бы к выводу, что гражданская война стала практически неизбежной, когда во второй половине 1991-го и президент и его оппоненты отбросили идею внеочередных выборов, хотя для их проведения существовали не только политические, но и формальные предпосылки, возникшие после того, как Гамсахурдия лишил мандатов депутатов-коммунистов. Отказ от демократического решения резко увеличил вероятность вооруженного столкновения сторон и их зависимость от перевозбужденного общественного мнения, которое тогда, как, впрочем, и сейчас, не было склонно к компромиссам. Если не вдаваться в детали, алгоритм можно свести к одной фразе: «Отвернулись от демократии, попали в «Коридор неизбежности», и по нему пришли к катастрофе».
Один уважаемый эксперт сказал в частной беседе, что тогдашнее наивное, нашпигованное советскими стереотипами общество не понимало значения демократических выборов и проскочило мимо этой возможности, не заметив ее. Но, с другой стороны, 1989-90-е годы прошли под знаменем борьбы за свободные выборы, альтернативные неполноценным и нечестным советским – к ним стремились, их считали выходом, средством изъявления воли народа и мирной победы над империей. А вот инструмент разрешения внутриполитического кризиса в них действительно могли не увидеть – востребованная в ходе освободительной борьбы идея национального единства заставляла граждан воспринимать споры партий как нечто не совсем правильное, как помеху, которую следует устранить, по крайней мере, до отделения от СССР. Образ сплоченного парламента, принимающего в едином порыве Декларацию о независимости и прочие ключевые постановления, привлекал их больше, чем гипотетическая картина с десятками фракций, поливающих друг друга грязью. Многим казалось, что есть некая система правильных взглядов, которую представляет один лидер и его партия, а остальное является ересью по отношению к единственно верному учению. Безусловно, Кремль сделал многое для того, чтобы грузинская элита не выбралась из сужавшегося коридора «неизбежных решений», которые вели ее к поражениям, а значит, и к росту зависимости от РФ, но важно понимать, что точка входа в него – отказ от внеочередных демократических выборов – была выбрана ею практически самостоятельно. И аргумент о том, что тогда она не была развита (на самом деле, была, но с определенными патологиями) и являлась инфантильной, нельзя рассматривать всерьез – с тех, кто создает независимые государства, всегда будут спрашивать как со взрослых.
Пространство для маневра начало сужаться и в 2006-2008 годах. Войне и в данном случае предшествовали проблемы с демократией: харизматическая легитимность рассматривалась как жизнеспособная альтернатива демократической, права граждан попирались все более грубо, выборы проводились с неприемлемыми нарушениями, зависимость главы государства от одобрения общественности быстро росла, стратегические решения подвергались воздействию сиюминутной конъюнктуры и вопрос «А какие у нас были варианты?!» раздавался все чаще. Как ворчал в те годы один генерал: «Провокационный обстрел потому и называется провокационным, что тебя провоцируют», – но понять его опасения, не вынырнув из потока разогретых телепропагандой эмоций, было не так-то просто. Наверное, он казался многим старым, брюзжащим перестраховщиком.
Активная вовлеченность России не делала катастрофическую войну неизбежной – несмотря на провокации и даже бомбовые удары, Грузия на рубеже веков каким-то чудом выскользнула из Панкисского кризиса, чреватого вторжением россиян под видом антитеррористической операции. К великому неудовольствию Москвы, военно-политическое сотрудничество США и Грузии благодаря этому кризису (как бы парадоксально это не прозвучало) вышло на качественно иной уровень, а в 2002-м Грузия официально заявила, что хочет вступить в НАТО. Но в случае с Михаилом Саакашвили русским удалось нащупать критическую точку – тот, как и Гамсахурдия в свое время, очень боялся показаться слабым. Это проблема многих политиков, особенно если они апеллируют к харизматической легитимности и тяготятся существованием оппозиции, но большинство из них все же способно взглянуть на свои устремления со стороны или, по крайней мере, выслушать советников.
Восстановление целостности страны было ключевым обещанием Саакашвили, и он убеждал окружающих, что Грузия быстро продвигается в этом направлении: «Цхинвальский режим расшатан, как предназначенный к удалению зуб, и я уверен… это действительно вопрос дней и недель… Русские проговорились несколько раз, что их не интересует Южная Осетия. Они проговорились» (04.12.2007). Оставалась ли у него в таком состоянии возможность уклониться хотя бы от одной из провокаций Кремля, связанных в длинные причинно-следственные цепочки?
Позже, в 2012-м, один из его противников удачно пошутил в кругу близких, переиначив знаменитую фразу: «Да, был культ, но личности не было». Справедливости ради стоит отметить, что, когда Саакашвили позволил загнать себя в «Коридор неизбежности», где каждый новый, обусловленный обостренными амбициями шаг проистекал из предыдущего, загонщиками были не только (и не столько) русские. Те же грузинские оппоненты, которые и тогда, и позже клеймили его за глупость и авантюризм, обвинили бы его в слабости и трусости и, возможно, покончили бы с его правлением раньше, чем в реальной истории. Как бы то ни было, и в этом случае пренебрежение к демократическим принципам вновь находилось где-то рядом с входом в зловещий коридор.
Пару месяцев назад один (к сожалению, анонимный) комментатор опубликовал небезынтересный текст о том, что российские спецслужбы способствовали развитию в Грузии «культуры истерики», из-за чего реакции на любые политические (и не только) события стали максимально эмоциональными, оценки - бескомпромиссными, а лозунги – саморазрушительными. Кремль действительно использует эти особенности в своих интересах, но, присмотревшись, можно обнаружить, что их основа создана местными силами. Сегодня постоянно винят радикальных лидеров 80-х и 90-х, но в данном случае они лишь приняли эстафету от части гуманитарной интеллигенции позднесоветского периода. Бескомпромиссность и характерную имманентную жестокость ее риторики нельзя объяснить лишь бесконечной конкуренцией в условиях нехватки ресурсов или издержками пробудившегося национализма. Возможно, она пыталась компенсировать полуобразованность, эту неизбывную слабость, которую осознавала и в то же время скрывала, нащупывая агрессивные формы самоутверждения. Ничего нового в них нет – так же вели себя многие европейские деятели эпохи Интербеллума. Однако в 60-х они уже не общались на языке 30-х, Грузия же, несмотря на постепенное развитие, не может выбраться из водоворота ненависти. Это состояние кажется многим ее жителям патологическим, и в то же время они, будто бы смирившись, принимают его как часть повседневности. Любая победа в рамках этой традиции является скорее ощущением, удовлетворенностью после триумфа, а не «миром лучшим, чем довоенный». Наверное, следует придумать специальный термин «победа лузеров», чтобы отделить ее от победы дальновидных людей, которая может (п)оказаться недостижимой, даже когда армия быстро продвигается, сметая преграды.
Вернемся в 1992-й еще раз: занятие Гудаутского района и Ткварчели с окрестностями не было невыполнимой задачей, особенно на ранней стадии противостояния, до того как российские военные всерьез взялись за организацию сепаратистских формирований. Однако это требовало одобрения Москвы и делало ее, как и в случае заморозки конфликта на более поздних этапах с менее выгодными, но все же приемлемыми для Тбилиси условиями, «верховным модератором» – геополитических конкурентов, готовых заменить ее в этой роли, в тот период в регионе не было. Понижая и повышая военно-политическую температуру в автономной республике, Россия без особого труда добилась бы того, чтобы огромная часть материальных и моральных ресурсов Грузии тратилась на поддержание статус-кво. Притушенный, но не разрешенный конфликт увеличивал бы ее зависимость от Кремля, постепенно низводя ее политическую повестку на уровень Таджикистана или северокавказских республик (при всем уважении к их жителям). Прообраз такого положения проступает и сквозь позднейшие «миротворческие операции» Москвы с туманными намеками на создание некой (кон)федерации в границах ГССР. В рамках этой перспективы ни о каких реформах, европеизации, демократизации, догоняющем развитии Грузии, по всей вероятности, не было бы и речи как минимум лет 30.
Конфликты в автономиях неоднократно описывались грузинскими публицистами и воспринимались политиками как цепи, с помощью которых Кремль пытался приковать к себе Грузию, но они почти всегда говорили об этом аккуратно, так, чтобы не задеть чувства беженцев, поскольку многие из них – не только после завершения боевых действий, но и до него – поддержали бы любые решения, улучшающие их участь или с горечью указали бы на упущенные возможности. Что с учетом такой перспективы следует называть победой? Очевидно, что преходящее радостное возбуждение от триумфального марша войск не является ею. Рассуждения о том, что позже россиян, утвердившихся в роли верховного арбитра, вытеснили бы, вышвырнули или как-то «кинули», порой содержат в себе хитроумные мысли, но старательно огибают ключевой постулат: до тех пор, пока острый конфликт в той или иной форме продолжается, о победе не может быть и речи. Победа – это, вероятно, все же «лучший мир» с созданием гарантий стабильного сосуществования для поколений потомков, а не чистка сапог вражеским знаменем с двуглавым орлом – или что еще они там рисуют, – благодаря которой визави хорошо запомнит день унижения, чтобы позже вернуться, усилившись и подготовившись. Была ли возможна стратегическая победа в 1992-м? Возможна ли она сейчас?
Когда страну возглавил Бидзина Иванишвили, многие полагали, что этот рассудительный оппортунист так или иначе контролирует свои амбиции и фобии и его будет трудно увлечь в «Коридор неизбежности» (формулировали иначе, но суть была такова). Но в какой-то момент и он стал весьма предсказуемым, а стремление к непременному сохранению баланса сил превратилось в привычку к неподвижности. Желание видеть мир неизменным неоднократно заставляло лидеров игнорировать очевидные факты и убеждать себя, что он действительно остается таким – Иванишвили не первый и, увы, не последний. Значительная часть общества далека от радикальной повестки (можно сказать, что реальный грузин мало похож на грузина риторического), но осознает, что Грузии нужны новые программы или хотя бы свежие идеи по всему спектру проблем – от объединения страны до реформы системы образования. А они практически не обсуждаются: правительство и оппозиция взаимно заблокировали друг друга, ограничив язык политики скудным набором лозунгов и ругательств. Он не скрывает ничего, кроме деградации политического класса и желания олигархии вершить свои дела в тишине и темноте. Неподвижность – всегда уязвимость, что подтвердят не только хитроумные стратеги, но и бывалые танкисты.
Страну неоднократно сравнивали с небольшим судном в окружении огромных кораблей, поэтому будет несложно представить, что парус утерян, слабосильный мотор не работает, у штурвала продолжается драка и течение сносит судно туда, куда оно явно не направлялось («Плыви, мой челн по воле волн…», как пели в опере «Корневильские колокола»). Это делает Грузию крайне уязвимой, неспособной в нынешнем состоянии ни противостоять стратегическим угрозам, ни уклоняться от них, хотя некоторые страницы ее истории являются гимном правильно рассчитанному маневру. Все это, разумеется, осознается, обсуждается и намного чаще, чем хотелось бы подводит спорящих к узнаваемому выводу: «Демократия все только усложняет», обрамленному монологами о кризисе глобализации и либерализма, подъеме национализма и региональных блоков. Далеко не все видят в демократии главный источник внутренней силы, и это, судя по прежнему опыту, может вновь указывать на приближение к «Коридору неизбежности», войдя в который, мы начнем клятвенно утверждать, что никаких других вариантов у нас не было и быть не могло.
Израиль располагает мощной армией, стойким населением, поддержкой стран свободного мира. Ему очень трудно нанести невосполнимый урон на тактическом уровне, и тем не менее он подвергается страшной угрозе на стратегическом – руководители страны почти наверняка стремятся выбраться из коридора безальтернативных решений, к которому их подталкивают организаторы террористической атаки, и пытаются просчитать ходы на много недель, месяцев, а то и лет вперед. Ошибки, допущенные израильскими лидерами в предыдущие годы, не были непоправимыми, но они накапливались – политика становилась все более зависимой от предвыборной конъюнктуры, более предсказуемой, более токсичной для системы безопасности. Наконец, противник увидел в ней брешь и нанес продуманный ошеломляющий удар, рассчитывая на серию шаблонных ответных ходов, которые, возможно, позволят ему ударить еще больнее, если израильтяне его не переиграют.
Во время войны нет ничего более бесполезного, чем расплескивание эмоций, хоть их проявление и объяснимо, и естественно. Они не только мешают окружающим, но и создают им угрозу и вдобавок разбавляют мысли так, что они теряют всякую ценность. Ближневосточный кризис требует не только сопереживания, но и пристального внимания. Политическому классу Грузии давно пора учиться мыслить стратегически – учиться не стыдно и никогда не поздно.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Форум