Перестарались. Как Красная армия взрывала Днепрогэс

Только что рассекреченные документы из московских архивов позволяют пролить свет на одну из самых громких – в прямом и переносном смысле – операций 1941 года, которая вновь стала актуальной этим летом. Прорыв плотины Каховской ГЭС заставил многих вспомнить о том, что в Украине произошли, пожалуй, два наиболее резонансных акта "тактики выжженной земли" в Европе в ходе Второй мировой войны – уничтожение исторического центра Киева и Днепрогэса. Несмотря на то что оба масштабных разрушения ряд публицистов – причём не только в Восточной Европе, но и, например, в Германии – до сих пор приписывают советской государственной безопасности (НКВД), в действительности их осуществили сапёры и инженеры Красной армии. Сталинская же пропаганда, как и нынешняя путинская в случае с Каховской ГЭС, в обеих акциях обвинила противника. Тем не менее нацисты тоже "отметились" в двух указанных местах: ведомство Гиммлера по личному приказу Гитлера подняло на воздух в ноябре 1941 года средневековый архитектурный шедевр – Успенский собор в Киеве, а вермахт в конце 1943 года повторно взорвал Днепрогэс, который до этого был заботливо восстановлен самими же оккупантами.

Разнузданный вандализм в Киеве сложно назвать стратегической мудростью. А относительно подрыва плотины Днепрогэса, причём что в 1941, что в 1943 годах, можно согласиться с ведущим исследователем этого вопроса, запорожским краеведом Владимиром Линиковым – эти действия укладывались в рамки оперативной необходимости, хотя в августе 1941 года и последовали неоправданные потери и разрушения. Однако после советского подрыва появились стаи газетных уток, залетевших в мемуары, а оттуда в статьи, далее в видеоролики на ютубе и потом на интернет-форумы и даже в наукообразные монографии. К основным фейкам относится, во-первых, число в 100 тысяч погибших (хотя в годы войны до таких цифр не договорилась даже нацистская пропаганда), во-вторых, сведения о том, что разрушение плотины вызвало волну высотой с 8-этажный дом (25 метров), в-третьих, утверждение, что потоп заказчики и исполнители взрыва устроили умышленно, либо чтобы смыть немецкие переправы ниже по Днепру, или, как вариант, – уничтожить мирных жителей, чтобы рабсила не досталась врагу.

Но обо всём по порядку. Воздвигнутая в годы Голодомора электростанция – самая мощная во всей Евразии – восхвалялась советской прессой как технологический шедевр, но на немецкого инженера Рудольфа Волтерса она произвела иное впечатление: "Весь комплекс, плотина и электростанция, был запроектирован немцами, оборудован частично американцами и построен при их консультациях и русском руководстве. В деталях работа скверная. Железобетон уже внешне производит плохое впечатление: арматура местами свисает из бетона, на необработанной поверхности которого тут и там уже 10 лет держатся куски деревянной опалубки. Пульты управления и прочие электрические устройства таковы, что в Германии их оценили бы как самую плохую ученическую работу". Да и строили объект с обильным использованием ручного труда – например, кадры кинохроники запечатлели рабочих (вчерашних крестьян), которые ногами месили бетон.

Тем не менее свою задачу гигант выполнял, обеспечивая энергией предприятия ВПК, которые возникали как грибы после дождя в ходе двух первых пятилеток, в том числе в Донецко-Криворожском промышленном районе. Основным потребителем тока стал Днепровский алюминиевый комбинат, который с середины 1930-х и вплоть до Второй мировой являлся самым крупным предприятием алюминиевой промышленности в Европе. Производство "крылатого металла" – так окрестили этот материал в ВВС – крайне энергоёмко.

С августа 1939 года, как свидетельствуют документы из архива СБУ, началась скрытая мобилизация военной промышленности. В сентябре заместитель наркома внутренних дел УССР Николай Горлинский дал запрос начальнику запорожского областного управления НКВД Горбаню "проверить и к 25 сентября донести специальной докладной запиской о состоянии мобзапасов и готовности к выполнению мобилизационной программы" ряда важнейших военных заводов: "В записке отразите, какую номенклатуру продукции и её количество выпускает завод сейчас, какую и сколько должен изготовить в мобилизационный период, как к ней подготовлен, сколько фактически он может выпустить по мобноменклатуре […] То же самое изложить по мобзапасам и рабочей силе". При этом, на случай неудач, не забывался поиск "конкретного виновника срыва подготовки завода к выполнению мобзадания".

Поскольку война неожиданно пошла отнюдь не малой кровью и не на чужой территории, Южный фронт, который предназначался для наступления на нефтепромыслы Плоешти в Румынии, вынужденно держал оборону в Молдавии и южной Украине. Причём ход операций вызвал неудовольствие Сталина, о чём он 12 августа сообщил главкому Юго-Западного направления Семёну Буденному, а также членам Военного совета Хрущёву и Покровскому: "Комфронта Тюленев оказался несостоятельным. Он не умеет наступать, но не умеет также отводить войска. Он потерял две армии таким способом, каким не теряют даже и полки. Предлагаю Вам выехать немедля к Тюленеву, разобраться лично в обстановке и доложить незамедлительно о плане обороны. Николаев сдавать нельзя. Нужно принять все меры к эвакуации Николаева и, в случае необходимости, организовать взрыв верфей и заводов".

То есть положение на юге Украины в те дни стало для Красной армии по-настоящему критическим. А Запорожье расположено в излучине Днепра, его наиболее восточном участке, и прорыв вермахта именно здесь выводил германскую армию на оперативный простор, создавая угрозу в глубине советской обороны сразу на нескольких направлениях на огромном пространстве от Крыма до Киева.

Если на Северо-Западном, Западном и Юго-Западном фронтах для разрушения хозяйственных объектов и жилых строений с начала войны действовали взводы специального минирования, то на Южном фронте по каким-то причинам этих подразделений сформировано не было. Вероятно, поэтому для уничтожения столь важного объекта специалистов и взрывчатку выслали в Запорожье прямо из Москвы.

Главным исполнителем подрыва стал военный инженер 1-го ранга Борис Эпов. Хотя его воспоминания опубликованы на сайте забайкальского казачьего рода Эповых его внуками не в виде сканов пожелтевших страниц, а лишь как электронная перепечатка текста, содержание последнего выглядит аутентичным. Проходя службу инженером в Красной армии, он участвовал в уничтожении храма Христа Спасителя в Москве, а затем окончил Военно-инженерную академию без отрыва от производства, после чего в этом же учреждении в 1939 году получил назначение начальником учебной части вновь формируемого заочного факультета. Но вскоре был направлен на советско-финляндский фронт, откуда вернулся в alma mater уже на преподавательскую работу.

Лето 1941 года Эпов встретил в столице СССР, где, как он вспоминал, трудился над оборонительными сооружениями: "14 августа меня вызвал начальник инженерных войск генерал Л.З. Котляр и предложил дать соображения о выводе из строя Днепровской ГЭС путём разрушения плотины, моста через аванкамеру и машинного зала и необходимых для этого материалах, а также приказал вылететь утром специальным самолетом в Запорожье для подготовки намеченных разрушений, придав мне двух младших лейтенантов [Георгия Безрукова и Андрея Побежимова] и дав необходимые указания начальнику инженерных войск Южного фронта полковнику [Арону] Шифрину". В действительности Шифрин тогда был лишь подполковником и заместителем начальника инженерного управления штаба Южного фронта, но именно он помогал Эпову устроить взрыв, поскольку начальник инженерного управления ЮФ Аркадий Хренов тогда находился в Одессе.

То, что уничтожение Днепрогэса загодя готовилось в Москве на высшем уровне, Эпов показал на допросе в Особом отделе НКВД 20 августа 1941 г. – материалы следственного дела по поводу подрыва хранятся в ГАРФе и публикуются впервые: "14 августа… Котляр… предложил… академику [Борису] Веденееву (один из проектировщиков Днепрогэса. – А. Г.) ознакомить меня с сооружением и указать места предполагаемого разрушения. После того, как Веденеев дал мне консультацию по взрыву, присутствующий зам. наркома электростанций [П. М.] Сергиенко объяснил мне, что сегодня или завтра будет официальное постановление правительства о производстве разрушения на Днепрогэсе и там будут указаны места подрыва".

Цитируем далее воспоминания Эпова: "Прибыв в Запорожье и убедившись, что другим самолетом необходимые материалы доставлены и находятся на аэродроме, я явился к начинжу фронта (в действительности – к его заму А. Шифрину. – А. Г.) и находившемуся в Запорожье члену военного совета фронта Т[рофиму] Коломийцу, а затем приступил с помощью упомянутых младших лейтенантов и выделенного одного батальона к подготовке выполнения полученного задания. Начальник ДнепроЭнерго в это время занимался подготовкой и эвакуацией генераторов станции. Охрану подготовительных работ вёл полк НКВД" № 157, о котором речь пойдёт ниже.

То, что нельзя было вывезти, инженеры приводили в негодность. Главный архитектор Германии Альберт Шпеер, впоследствии посетивший Запорожье, восхищался смекалкой сотрудников Днепрогэса: "…Русские вывели из строя оборудование очень простым и примечательным образом: переключением распределителя смазки при полном режиме работы турбин. Лишённые смазки, машины раскалились и буквально пожрали сами себя, превратившись в груду непригодного металлолома. Весьма эффективное средство разрушения и всего – простым поворотом рукоятки одним человеком!"

17 августа Государственный комитет обороны принял совершенно секретное постановление №503 "Об эвакуации Днепровской гидроэлектростанции" – этот документ хранится в РГАСПИ и публикуется впервые:

"1. Установить, что с Днепровской гидроэлектростанции подлежит эвакуации следующее оборудование, разукомплектовывающее гидрогенераторы:

а) на всех гидроагрегатах должны быть сняты и вывезены вспомогательные генераторы, пятники, направляющие подшипники, регуляторы, мотор-генераторы возбуждения и статоры генераторов;

б) приборы щита управления.

К демонтажу генераторов приступить немедленно, выводя из работы генераторы по мере снижения нагрузки.

2. После полной остановки гидроэлектростанции, для предотвращения возможности использования неприятелем плотины Днепровской гидроэлектростанции, как средства сообщения между правым и левым берегом, разрушить:

а) мост через аванкамеру (у западного, правого берега. – А. Г.),

б) мост через шлюз (у левого, восточного берега. – А. Г.),

в) взорвать в двух местах тело основной плотины, не менее трёх-четырёх пролётов в каждом месте.

Осуществление указанных мероприятий провести в самую последнюю очередь, по согласованию с Военным Советом Юго-Западного фронта.

З. Обязать Наркомат Обороны (Главное Инженерное Управление) совместно с Наркоматом Электростанций немедленно приступить к проведению всех подготовительных работ, перечисленных в пункте 2 настоящего постановления.

4. Ответственность ва своевременное проведение настоящего решения возложить лично на зам. наркома электростанций тов. Жимерина.

Председатель государственного комитета обороны И. Сталин.

Выписки посланы: т.т. Швернику, Первухину, Леткову, Жимерину, Шапошникову, Котляр. Чадаеву. Запорожскому обкому КП(б)У".

Как видим, в списке получателей – военные, партийцы, представители совнаркома, хозяйственники – и ни одного сотрудника НКВД.

Если посмотреть журнал посещений Сталина, то становится понятно, что о подрыве Днепрогэса он размышлял не менее двух недель. В частности, заместитель председателя совета по эвакуации при совнаркоме СССР Михаил Первухин был в его кабинете 4, 9 и 13 августа, начальник Генштаба РККА Борис Шапошников – с 2 по 17 августа – 13 раз, а Леонид Котляр – 17-го числа – час, с 17.40 до 18.40 (не исключено, что он пришёл на приём уже с черновым наброском приведённого постановления). Возможно, что с кем-то из остальных людей, указанных в рассылке, Сталин в первой половине августа совещался по телефону, с помощью телеграфной связи, или переписки, или даже при личных встречах за пределами своего кабинета.

Тем, кто утверждает, что никакого смысла в подрыве плотины не было, следует заглянуть в хрестоматийный источник – дневник Франца Гальдера, где запись от 19 августа 1941 года посвящена событиям этого и предыдущего дней: "9-я танковая дивизия вышла в район 1 км западнее плотины у Запорожья. 14-я танковая дивизия ворвалась на плацдарм противника у Запорожья". Для сравнения – всего в группе армий "Юг", вместе с союзниками теснившей летом 1941 года самую мощную наступательную группировку в истории человечества – советский Юго-Западный фронт, а заодно и Южный, было пять танковых дивизий. В том же 1941 году "Лис Пустыни" Эрвин Роммель вместе с итальянскими союзниками гонял британцев по Сахаре, имея в подчинении две танковые дивизии.

То, что стальные клинья могли попытаться прорваться в восточную Украину именно на этом участке, доказывает запись в дневнике Гальдера от 27 августа: "На Днепре между Киевом и Запорожьем у противника имеются только весьма слабые силы".

Те, кто готовил взрыв, отнюдь не стремились к тому, чтобы вниз по течению Днепра было смыто всё живое. Во-первых, как раз для того, чтобы предотвратить подобный сценарий, или по крайней мере уменьшить масштаб катастрофы, сотрудники станции проводили внеплановый сброс воды из верхнего бьефа, то есть искусственного озера имени Ленина (водохранилища). Во-вторых, из двух потерн – туннелей, которые проходили сквозь плотину с берега на берег, взрывчатка была заложена в верхнюю – то есть предполагалось, что плотина будет разрушена не вблизи дна или по всей высоте до основания, а только в верхней части – что и произошло.

Борис Эпов в воспоминаниях перечислил и лиц, непосредственно отдавших указание на подрыв: "Прибывший вместе с начинжем Шифриным начальник штаба фронта генерал [Фёдор] Харитонов (в действительности – тогда 1-й заместитель начальника штаба фронта. – А. Г.) дал указание выполнить разрушение после того, как немцы выйдут на правый берег Днепра. Правом на выполнение задания будет отход охранного полка НКВД и специально выделенного для связи подполковника А[ристарха] Ф[ерапонтовича] Петровского.

К концу дня 18 августа немцы вышли на правый берег Днепра и начали обстрел левого берега; полк НКВД также отошел на левый берег и командир полка [майор Николай Поздняков], отходя вместе со связным подполковником Петровским, дали команду на приведение в исполнение разрушения…".

Всего было произведено два взрыва: первым взлетел в воздух мост с правого, западного берега через аванкамеру на плотину – в одном сечении. О втором, произошедшем примерно через полчаса, вспоминал тогдашний командующий Южным фронтом Иван Тюленев:

"Мы находились в Запорожье, когда вдруг земля качнулась под ногами – взрыв огромной силы потряс воздух. Двенадцатитонный (на самом деле – двадцатитонный. – А. Г.) заряд тола уничтожил Днепрогэс…

В результате взрыва моста и плотины на острове Хортица (от северной оконечности которого до плотины Днепрогэса всего 1300 метров. – А. Г.) остался отрезанным почти полк пехоты (уровень воды в обоих рукавах Днепра повысился, течение усилилось, что затруднило отход с Хортицы на левый берег. – А. Г.). Он успешно оборонялся, а затем с величайшим трудом переправился на восточный берег.

Взрыв плотины резко поднял уровень воды в нижнем течении Днепра, где в это время началась переправа двух наших армий и кавалерийского корпуса.

Наши войска уходили за Днепр на участке от Никополя до Херсона. Ширина реки здесь в среднем составляет около двух километров. Понтонно-переправочного имущества у нас было мало. Его хватало лишь для того, чтобы соорудить лёгкие паромы. Срочно изыскивались местные средства. Для переправы использовали буксирные катера, пароходы, баржи и плавучие пристани Днепровского речного пароходства. …Круглосуточная работа буксиров позволила к утру 22 августа переправить основную часть войск на восточный берег Днепра.

Особенно трудно при форсировании пришлось кавалеристам. Кроме орудий и транспорта надо было переправить около девяти тысяч лошадей. 9-я кавалерийская дивизия погрузила лошадей на баржи, но 5-я кавалерийская дивизия барж не имела, и её лошади преодолевали Днепр вплавь. Правда, остров посреди реки облегчал переправу: давал возможность передышки. (…) Лишь выдержка и смелость кавалеристов спасли положение: переправа дивизии прошла без больших потерь".

Сведения о том, что значит по меркам Тюленева "небольшие потери", пока хранятся в Центральном архиве Министерства обороны РФ.

Умолчал Тюленев о тех жертвах, за которые Эпов, Петровский и Харитонов несли либо прямую, либо косвенную ответственность: часть бойцов 274-й стрелковой дивизии, которые оказались после взрыва отрезанными на правом, западном берегу Днепра около
плотины Днепрогэса, партизаны, которых затопило в днепровских плавнях – пойме реки, и, не исключено, что и мирных жителей.

Волна в 25 метров высотой – выдумка мемуаристов, которые к тому же не присутствовали на месте событий: никакого рукотворного цунами прорыв плотины не учинил. Предположительно, уровень воды поднялся на 5–5,5 метров, что немало, но главное – при этом ускорилось течение, и именно оно оказалось убийственным.

Местные жители видели и слышали: партизаны или красноармейцы, успевшие ухватиться за ветви деревьев, оказавшихся почти полностью под водой, молили о помощи – и на лодках доброхоты спасали тех, кого могли спасти. Это были военнослужащие, которых затопило в днепровских плавнях на правом берегу. Подтопленными оказались и ряд огородов и пастбищ: рёв коров, крики свиней вкупе с бурлением воды и треском ломающихся деревьев создавали впечатление апокалипсиса. Когда уровень воды в верхнем бьефе, то есть искусственном озере им. Ленина, понизился до нижней кромки выбоины в плотине и, соответственно, Днепр в нижнем течении вошёл в свои берега, в плавнях открылась ужасающая картина: обмундированные трупы, висящие на деревьях.

На левобережье Днепра в Запорожье затопило небольшую верфь, судоремонтные мастерские и склады.

Сколько всего было жертв, мы не узнаем никогда, поскольку подсчёт по горячим следам не проводился.

Немецкий инженер Рудольф Волтерс, посетив место трагедии значительно позже, свидетельствовал: "Во время отступления русские взорвали плотину посередине на ширине 175 м[етров] 3000 беженцев, которые находились в это время на плотине, были унесены течением. Водяные массы толщиной 5-6 метров падают с 15-метровой высоты через пролом (ещё одно доказательство того, что 25-метровой волны возникнуть не могло. – А. Г.) и понижают уровень воды так, что пристань в верхнем течении оказалась на суше, и не хватает давления для вращения турбин. Шлюзы тоже после взрыва стоят сухими, так что судоходство парализовано. Не только плотина, но и механизмы по большей части разрушены. (…) И сегодня видны потрескавшиеся железобетонные стены, оплавленные железные детали; всё приведено в негодность".

Однако беженцев на плотине во время взрыва не было. Во-первых, многие тогда еще ждали немцев как освободителей, и не так уж многие хотели от них бежать. Во-вторых, в материалах упомянутого следственного дела Эпова и Петровского гражданские лица среди жертв подрыва и потопа вообще не упоминаются, ровно как никто из свидетелей не говорил, что на мосту или плотине в момент взрывов находились какие-то люди. А ведь если бы таковые были, то особисты наверняка попытались бы "повесить" их на обвиняемых. В-третьих, как уже упоминалось, мост и плотину оцеплял 1-й батальон 157-го полка НКВД, и именно его отход и служил сигналом к подрыву. То, что на правом берегу Днепра собралась толпа, которая "на плечах" у отходящих часовых ворвалась на мост, представляется крайне маловероятным – вокруг уже шёл бой, немцы начали обстрел переправы из миномётов. К тому же просто приблизиться к ней было непросто – это показал на допросе в Особом отделе через несколько часов после взрыва упомянутый Аристарх Петровский: "Начальник штаба 274-й дивизии… перед нами поставил задачу – заминировать дороги, подходящие к плотине Днепрогэс и оплести колючей проволокой перед плотиной по деревьям садов". Это и совершил сапёрный батальон под командованием Петровского. Но самое главное, что мост с правого берега через аванкамеру, ведущий на плотину, был взорван за полчаса до её подрыва, то есть проехать с правого берега на плотину к моменту второго, главного взрыва было технически невозможно.

Что касается трёх тысяч погибших, о которых "вспоминал" Волтерс, то это общая подозрительно круглая численность жертв подрыва и наводнения, которая появилась в нацистской газете Berliner Illustrierte Zeitung в марте 1942 года. Вероятно, указанный инженер просто "смешал" эти сведения в своих мемуарах, а данные о том, что кто-то находился на плотине, взял из той же самой газетной публикации, которую сопровождал рисунок иллюстратора, не обделённого художественным воображением.

Число в три тысячи жертв следует считать максимальным, и даже относиться к нему с большой осторожностью – вероятнее, что общее количество жертв составило сотни, возможно – десятки людей. Автор этих строк находил преувеличения и прямые фальсификации даже во внутренней ведомственной отчётной документации Третьего рейха – как СД (службы безопасности), так и гражданской оккупационной администрации в Украине, – и их сотрудники грешили тем, что приписывали преступления нацистов и их союзников своему противнику. Что уж говорить о пропаганде в прессе.

Как показывают приведённые документы, Сталин вряд ли хотел столь масштабного разрушения плотины и вообще не желал никаких жертв (хотя, возможно, и допускал их) – в данном случае для него они были точно бессмысленными, а скорее даже лишними. Зачем ему было топить своих солдат и партизан? Большинство из пятисот красноармейцев, оставшихся на правом берегу после подрыва аванкамерного моста, выжили – либо переправились различными способами и путями на левый берег (в том числе вплавь), либо просто разбрелось. Другие сдались в плен или были убиты немцами. При этом отдельным группам бойцов в сумерках 18 августа, да и в последующие дни, можно было относительно легко уйти от противника. Фронта как сплошной линии не существовало – на этой территории были отдельные отряды вермахта. Потонуло меньшинство красноармейцев.

При этом постановление ГКО грешит неточностью: "Взорвать в двух местах тело основной плотины, не менее трёх-четырёх пролётов в каждом месте". Совокупный минимум ясен – это шесть пролётов (97,5 метров), а вот восемь пролётов (130 метров) – это максимум или всё же сапёрам можно или даже желательно было крушить шире?

На допросе через два дня после подрыва Эпов дал показания, почему решил поступить иначе:

"Для разрушения Днепрогэса в местах, предусмотренных постановлением правительства (имеется в виду ГКО. – А. Г.), мне требовалось дополнительно 10 тонн взрывчатых веществ, батальон сапёр[ов] 4-хротного состава для производства подготовительных работ, 10 грузовых машин. На подготовку к разрушению мне требовалось не менее 1 ½ суток.

18 августа утром после ознакомления с постановлением правительства, я потребовал указанный выше дополнительный материал от нач[альника] инженерного управления Южного фронта подполковника Шифрина, он обещал прислать через час одну роту сапёр[ов] и затем пополнить её до батальона и предоставить мне необходимое количество взрывчатых веществ. Люди явились с запозданием, а взрывчатых веществ я так и не получил. (…)

Кроме того, комиссар инженерного управления – батальонный комиссар Притула, с которым я говорил в день приезда в Запорожье (15 августа. – А. Г.), предложил мне до особого распоряжения подготовку взрыва не производить. (…)

Из-за кратости времени и отсутствия дополнительного количества взрывчатых материалов и необходимой рабочей силы и транспорта, я принял решение взрыв плотины провести в одном месте без забивки".

В показаниях прибывшего из Москвы вместе с Эповым лейтенанта Георгия Безрукова ещё чётче видны секретность, поспешность и суета, царившие вокруг уничтожения станции, – он получил задание лишь 16 августа: "…Эпов в кабинете управляющего Днепрогэса объяснил мне и Побежимову задачу – подготовить расчёты подрыва Днепрогэса.

До 18 августа мы составляли расчёты на подрыв, первоначально арочного моста через шлюзы, шоссейного моста, затем Эпов дал мне задание произвести расчёт подрыва моста через аванкамеру. Не успел я окончить работу, как последовало распоряжение Эпова расчёты не составлять.

18-го августа Эпов объяснил, что подрывать будем тело плотины в двух местах и мост через аванкамеру, без расчёта, закладкой ящиков с толом".

Эти слова вполне соотносятся с показаниями второго помощника Эпова – лейтенанта Андрея Побежимова: "16-го августа с.г. в управлении Днепрогэса Эпов объяснил мне и Безрукову, что перед нами стоит задача подготовить к взрыву двадцать третий бык (т.е. опору. – А. Г.) плотины и мост через аванкамеру. До 18-го августа я производил расчёты…

Утром 18-го числа в одиннадцать Эпов приказал расчётов не делать, заявив, что взрывать будем „на глазок“. (…) Первоначально Эпов давал указания подготовить взрыв в двух местах плотины, затем изменил это своё решение, и приказал сконцентрировать имеющееся количество взрывчатых веществ в одном месте плотины".

В мемуарах Эпова есть деталь, которая позволяет выдвинуть гипотезу, объясняющую сам факт человеческих жертв ниже по течению: "В результате взрыва в теле плотины было вырвано около 100 метров по её длине…"

На самом деле ширина выбоины оказалась 175,5 метров. Возможно, Эпов помнил о том, какова была запланированная им ширина выбоины, то есть – по минимуму на основании постановления ГКО. Оно позволяло произвести меньшие разрушения, чем те, что были устроены, и, соответственно, и наводнение могло быть не столь мощным, а число жертв – меньше, а то и вообще нулевым. Но в спешке Эпов просто перестраховался, заложив заряд мощнее, чем требовалось, – всё, что у него было в наличии.

К ответственности его и Петровского привлекли не за сам факт подрыва плотины – как об этом лукаво написал Эпов в мемуарах – и даже не за избыточный масштаб разрушений или потоп, а за то, что взрыв моста через аванкамеру был произведён преждевременно, когда на правом берегу Днепра ещё находилось до пятисот красноармейцев (значительная часть из них была вообще не вооружена), двадцать конных подвод со снарядами, две легковых и четыре грузовых машины, 3 исправных орудия и 5–7 миномётов. Кроме того, согласно замыслу Харитонова, в том случае, если бы эти подразделения продержались до утра (правда, это было крайне маловероятно), 19 августа могло подоспеть подкрепление – танки, которые могли быть направлены на правый берег и удержать там плацдарм. В случае успеха последней операции Днепрогэс вообще не следовало взрывать – по крайней мере в августе.

Дело Эпова и Петровского велось по всем правилам дознания – допросы, привлечение свидетелей, сверка показаний, поиск противоречий, очные ставки… В воспоминаниях Эпов вольно или невольно оклеветал следователя, который якобы "…предъявил мне обвинение в измене Родине и в течение десяти дней допытывался у меня – чье вредительское задание я выполнял; а затем, поняв истинное положение дела, не знал, как ему выйти из создавшегося казуса".

Никакого намёка на конспирологию в протоколах допросов нет: особисты – майор госбезопасности Дмитриев и старший политрук Комаров, выяснив фактическую сторону событий, пытались доказать не связь Эпова с противником или антисоветскими заговорщиками, а его умысел, который привел к преждевременным подрывам по собственной инициативе, без приказа – причём не столько плотины, сколько аванкамерного моста, который, повторим, взлетел на воздух на полчаса раньше, чем плотина. Первоначально Эпов и Петровский проходили подозреваемыми по 54-й статье УК УССР (аналог 58-й статьи УК РФ) – контрреволюционные преступления: расстрельный пункт 1-б. Но в ходе расследования обвинение Эпову было переквалифицировано на статью 206, параграф 20 "а": "Сдача неприятелю начальником вверенных ему военных сил, оставление неприятелю, уничтожение или приведение в негодность начальником вверенных ему укреплений, военных кораблей, военно-летательных аппаратов, артиллерии, военных складов и других средств ведения войны, а равно непринятие начальником надлежащих мер к уничтожению или приведению в негодность перечисленных средств ведения войны, когда им грозит непосредственная опасность захвата неприятелем, и уже использованы все способы сохранить их, если указанные в настоящей статье действия совершены в целях способствования неприятелю, влекут за собой высшую меру социальной защиты с конфискацией имущества".

Версия следствия существенно отличалась от того порядка событий, что в мемуарах приводит Эпов, – приведём этот фрагмент его воспоминаний повторно: "…полк НКВД также отошел на левый берег и командир полка [майор Николай Поздняков], отходя вместе со связным подполковником Петровским, дали команду на приведение в исполнение разрушения…".

А постановление о предъявлении обвинения 12 сентября 1941 г. гласило, что сапёр не дождался приказа, проявив своеволие: "Эпов… изобличается в том, что… без распоряжения Военного Совета фронта самостоятельно отдал приказание мл[адшему] лейтенанту 545 о[тдельного] с[апёрного] б[атальона] – [Петру Фёдоровичу] Осипову [1921 г.р.], подорвать аванкамерный мост Днепрогэса. В результате преждевременного взрыва моста части 274 с[трелковой] д[ивизии] с боевой техникой, занимавшие оборону г. Запорожья, остались на правом берегу Днепра, под обстрел[ом] противника, отчего имелись значительные потери в личном составе и боевой технике, и этим самым сорвал намечавшиеся операции командования Южфронта по разгрому противника".

Разумеется, вину свою сапёр не признал, но ни о каких мерах физического воздействия он впоследствии не вспоминал: "В это время генерал Котляр попал на приём к товарищу Сталину (в журнале его посещений эта встреча отмечена 13 сентября. – А. Г.) и доложил ему об этом случае; Сталин тут же вечером дал указание НКВД, а утром в 6 часов я уже был освобождён из-под ареста…"

Постановлению об освобождении Петровского чекисты придали вид законности: "…в процессе следствия непосредственной вины Петровского в даче сигнала о преждевременном подрыве этих объектов (аванкамерного моста и плотины. – А. Г.) не установлено".

А вот юридическая база того, почему Эпов отпущен из-под стражи, поражает непосредственностью: "…на основании поступившего распоряжения зам. наркома внутренних дел Союза ССР – комиссара государственной безопасности 3 ранга – т. Кобулова…"

Однако, даже если надеть не судейские, а прокурорские очки и, воссоздавая события 18 августа по времени с точностью до четверти часа, на основании материалов следственного дела и контекста происходившего попытаться понять, являлись ли своеволие или халатность Эпова или же каких-либо других командиров и непосредственных исполнителей разрушения преступной по советским законам того времени, то эта задача не из простых. Все действовали в страшном стрессе и стремились лучше выполнить подрыв раньше, чем допустить противника на переправу. Однозначно, что умысла оставить полтысячи красноармейцев на правом берегу ни у кого не было – это стало оперативной ошибкой, а не злонамеренным вредительством.

Очевидно, что Сталин решил: главное, что так или иначе основная задача выполнена – пусть и с грехом пополам, но аванкамерный мост и плотину подорвали.

Не исключено, что своё решение отпустить Эпова и Петровского он принимал на основании сравнения – совсем рядом, на острове Хортица, в четырёх и трёх километрах южнее плотины Днепрогэса, сапёрам 20-го отдельного мостового батальона под командованием старшего лейтенанта Алибека Датиева 18 августа не удался подрыв Стрелецкого моста через Старый Днепр (западный, правый рукав реки) – сеть, ведущая к "адской машинке", оказалась повреждена обстрелами. А затем были предприняты две неудачные попытки подорвать мост Стрелецкого уже через Новый Днепр (восточный, левый рукав реки) – 22 и 25 августа. Лишь 26 августа, с третьей попытки, он был частично разрушен. Затем советские войска контратаковали – форсировали восточный рукав Днепра, выбили противника на правый берег (т.е. овладели Хортицей), 14 сентября подорвали мост через западный рукав Днепра (Старый Днепр), а спустя две недели, в ходе общего отступления на восток, на прощание ещё раз взорвали мост Стрелецкого через Новый Днепр (с Хортицы на левый берег), то есть завершили его разрушение.

Однако в целом в период с 19 августа по 4 октября боёв стратегического значения на этом участке не было. Советские и немецкие офицеры большую часть времени занимались в Запорожье тем, что пристально смотрели друг на друга в бинокли через Днепр, любовались рукотворным водопадом, а пилоты разведывательных самолётов люфтваффе наблюдали погрузку станков в эшелоны и их отправку на восток. Затем Красная армия без боя оставила город, чтобы избежать обхода с севера, где Юго-Западный фронт оказался окружён под Киевом.

Тем не менее, похоже, Сталин оказался не вполне доволен тем, как был проведён подрыв плотины, и его последствиями, так как основные исполнители – Борис Эпов и его два помощника Георгий Безруков и Андрей Побежимов, а также Николай Поздняков, Аристарх Петровский, Фёдор Харитонов, Арон Шифрин, Фёдор Харчевин, Иван Тюленев и Леонтий Котляр – не были отмечены наградами и новыми должностями за эту операцию. Но и в опалу они не попали, как и названный в постановлении ГКО ответственным за подрыв Дмитрий Жимерин, в январе 1942 года ставший наркомом электростанций СССР (к слову, в объёмном следственном деле Эпова-Петровского упоминаний о нём вообще нет).

Старший лейтенант Андрей Побежимов (1918 г. р.) погиб ровно через год после подрыва Днепрогэса – 18 августа 1942 года и был похоронен в братской могиле №195 в селе Дмитряшевка Хлевенского района Липецкой области.

Его напарнику – Георгию Безрукову (1919 г. р.) повезло больше. Первую медаль – "За оборону Сталинграда" – он получил 22 декабря 1942 года, потом в ходе Второй мировой заслужил ещё несколько наград, а последнюю – медаль "За боевые заслуги" – получил 15 ноября 1950 года уже в звании майора.

Тот девятнадцатилетний лейтенант, который являлся старшим группы по подноске взрывчатых веществ в тело плотины и затем зажигал трубку из бикфордова шнура, который шёл к зарядному ящику, – Пётр Афанасьев дослужился до звания гвардии старшего лейтенанта, был награждён орденом Красной Звезды 25 октября 1944 года, а через месяц погиб в ходе боёв в Венгрии в возрасте 22 лет.

Командиром упомянутого охранного полка НКВД №157 являлся майор Николай Сергеевич Поздняков, но следует вновь разочаровать тех, кто стремится приписать подрыв Лубянке. 26 июня 1941 года этот полк был включён в состав действующей Красной армии, а с 19 июля – то есть на момент подрыва – он входил в оперативное подчинение 274-й стрелковой дивизии. Да и сам Поздняков – не чекист, а армейский командир: соответствующие биографические базы сообщают о его воинских званиях, а не о званиях госбезопасности. Он родился 19 декабря 1903 года в станице Котляревская недалеко от Пятигорска в Кабардино-Балкарии, впервые пошёл служить в РККА в 1921 году, вероятно по призыву, в партию вступил в 1925 году – представляется, что ради карьеры, второй раз пошёл в армию – в 1932-м, вероятно, спасаясь от голодной смерти в родной станице.

В годы советско-германской войны первую награду Поздняков получил 24 мая 1943 года – орден Красной Звезды, причём наградной лист сообщает, что отнюдь не за охрану заводов Запорожья и оцепление Днепрогэса: "…летом 1942 года при отходе частей армии и затем в период ожесточённых оборонительных боёв на меридиане Владикавказа, активно боролся с отдельными выступлениями бандитского характера, а также со всякими контрреволюционерами, ставленниками и пособниками врага, пытавшиеся (так в тексте. – А. Г.) действиями в тылу фронта сломить сопротивление частей Красной армии.

При наступательных действиях войск фронта и освобождению территории Северного Кавказа и Кубани от немецких оккупантов, отлично организовал действия своего полка, очищая тыл фронта от оставленных противником шпионов, диверсантов, а также от всего антисоветского элемента. Только за последние месяцы полком задержаны тысячи подозрительных лиц, из них разоблачены и преданы советскому правосудию сотни шпионов, диверсантов, изменников родины, ставленников и пособников врага, дезертиров и уклоняющихся от военной службы".

Борис Эпов не был награждён за подрыв ГЭС – свои ордена и медали он начал получать только в 1944 году, причём если одна из них называется "За оборону Москвы" – хотя де-факто была выдана за то, что инженер готовил подрыв промышленных объектов столицы, – то ни одно из награждений никак не привязано к его операции в Запорожье. Коллектив из трёх человек, в который входил Эпов, получил Сталинскую премию за изобретение мин, которые можно было производить на гражданских заводах. На различных должностях проработал до 1981 года, немало публиковался. Одну из своих книг написал в соавторстве с диверсантом Ильёй Стариновым: "Мины в тылу врага". Но не только война занимала мысли и дела сапёра. Сейчас любой желающий может скачать из интернета его пособие "Основы взрывного дела", изданное в 1974 году тиражом в 17 тысяч экземпляров. Эта книга туго набита схемами, таблицами и формулами, и в ней речь идёт в основном о применении динамита в промышленности, в том числе и на лесоразработках. Умер в 1991 году.

Другой сугубо армейский сапёр – подполковник Аристарх Петровский, который оказался как задержан, так и отпущен вместе с Эповым, служил на различных должностях в Красной армии, в марте 1944 года получил звание полковника, спустя полгода – орден Красной Звезды, а через пять дней умер от рака в возрасте 44 лет.

От болезни, а не на поле боя скончался также в возрасте 44 лет – 28 мая 1943 года – и Фёдор Харитонов, впоследствии увековеченный в повести Михаила Колосова и одноимённом художественном фильме 1973 года "Товарищ генерал" под именем Фёдора Капитонова.

Единственный, кто был наказан Сталиным по итогам подрыва Днепрогэса, – член военного совета Южного фронта Александр Запорожец, по приказу которого Эпов и Петровский были арестованы и провели две недели под расстрельными статьями. В октябре 1941 года он был понижен в звании, причём разжалован сразу на две ступени – от армейского комиссара 1-го ранга до корпусного комиссара и переведён на другой фронт. Однако Запорожец и там проявил себя как склочник, и в октябре 1942 года Сталин понизил его ещё и в должности, сделав из члена военного совета фронта членом военного совета армии: сначала 60-й, потом 63-й. А вскоре он вообще был убран в тыл – комиссарить сперва в Северо-Кавказском, а затем Донском военных округах. На политических должностях находился до своей отставки по выслуге лет в 1956 году, умер в 1959 году.

Что же касается уничтожения плотины Днепрогэса сапёрами вермахта, то ситуация 1941 года повторилась в 1943 году в зеркальном отражении – германское командование также хотело задержать советское наступление. Немецкие подрывы были меньше по совокупной мощности, зато точнее, что объясняется тем, что у германских сапёров на минирование был не день, как у Эпова, а полгода, к тому же учитывался опыт разрушений Красной армии 1941-го и восстановительных работ 1942 года. Точно так же, как и советские инженеры, немцы ввиду прихода противника провели сброс излишков воды из водохранилища.

Подробное описание серии подрывов, которые происходили на фоне бомбардировок, артобстрелов и периодических боёв, когда участки плотины переходили из рук в руки, можно прочесть в статье Владимира Линикова "Днепровская гидроэлектростанция: взгляд из-под облаков" ("Музейний вісник". № 13. 2013). Первый взрыв прогремел 12 или 13 октября – оказались повреждены шлюзовые ворота и разбит шлюзовый мост, который связывал плотину и левый берег, поскольку на последнем уже появилась Красная армия. Во второй половине дня 14 октября произошёл второй, самый сильный взрыв: вдребезги разлетелся довольно продолжительный верхний участок плотины – 11 быков, была сильно повреждена электростанция, частично уничтожен аванкамерный мост и пролёты мостового перехода на тех участках, где верхушка плотины повреждена не была. 24 октября немцы завершили подрыв здания электростанции. 17 ноября был взорван подкрановый мост вблизи восточного, левого берега, который, напомним, занимала Красная армия. Это дало возможность подготовить и провести подрыв ещё одного участка верхней части плотины – 12 декабря, поскольку южнее по течению Днепра вермахт атаковал советский плацдарм на правом берегу и стремительное течение, вызванное дополнительным сбросом воды, сорвало работу понтонной переправы Красной армии. Последний подрыв произошёл 29 декабря: была уничтожена щитовая. Таким образом, разрушение "мозга" электростанции (чего не сделали в 1941 году Советы) сделало последующее восстановление всего объекта не менее сложной задачей, чем в 1942 году.

Однако и разрушения нацистов могли стать более масштабными, поскольку в плотине было заложено больше взрывчатки, чем было использовано, – и о том, почему не произошёл этот мощный взрыв, существует три версии. По одной из них, передовая группа советских разведчиков 12 декабря перерезала кабель, ведущий к заряду. По второй, краснозвёздные бомбардировщики целенаправленно "перепахали" с воздуха правый берег Днепра у плотины так, что перебили кабель. По третьей, немецкие сапёры сами воздержались от наиболее мощного подрыва, поскольку на тот момент вниз по течению Днепра ещё не все силы вермахта ушли на правый, западный берег, то есть волна и сильное течение могли обречь ряд их частей на поражение или даже гибель.

Днепрогэс был пошагово восстановлен и поэтапно введён в строй к 1950 году, то есть к концу VI пятилетки, в ходе которой уровень промышленного производства в Советском Союзе, где народ надрывался, умирая от голода, превысил довоенные показатели. Ведь Сталин готовился начать Третью мировую и не исключал, что учинит её именно по итогам этого успешного хозяйственного возрождения, о чём свидетельствует, среди прочего, его письмо Мао в начале октября 1950 года: "Если война неизбежна, то пусть она будет теперь…" На суше Североатлантический альянс с союзниками были бессильны против танковых клиньев и пехоты СССР и КНР, поэтому основной упор делали на атомный контрудар, причём не столько по войскам, сколько по ВПК, а также объектам и заводам его обеспечения. Однако, поскольку Корея не являлась членом НАТО, руководство США ответило на сталинскую вооружённую провокацию в Восточной Азии не массированным возмездием, а локально, поскольку было нацелено на деэскалацию конфликта. А затем Сталин умер, поэтому многострадальное детище тоталитаризма не получило шанс быть разрушенным третий раз – ядерной бомбой.