Сегодня в Абхазии отмечается День памяти жертв политических репрессий. По данным Ассоциации памяти жертв политических репрессий Абхазии, до семи тысяч человек были репрессированы в республике в 30-40-е годы XX века. В октябре 2011 года в Сухуме был установлен памятник жертвам репрессий в виде каменного валуна, обвитого колючей проволокой. Сегодня руководители страны и потомки жертв репрессий, в том числе председатель названной Ассоциации Анатолий Пилия, по традиции принесли к этому памятнику цветы. Президент Абхазии Рауль Хаджимба сказал в ходе выступления: «Те, кто забывает свою историю, лишены будущего». Воспоминаниями поделилась Лейла Василиади, дочь 98-летней сухумчанки, невестки Сарии Лакоба Адиле Абас-оглы, написавшей проникновенную книгу о репрессиях «Не могу забыть (Моя Абхазия)».
Вообще-то эта дата – 30 октября – с историей Абхазии не связана. Этот памятный день был учрежден еще в последние месяцы существования СССР, в 1991 году, и с тех пор отмечается в России (в ряде других стран постсоветского пространства аналогичный памятный день отмечают в другие дни). И связано это с тем, что 30 октября 1974 года по инициативе диссидента Кронида Любарского и других узников мордовских и пермских лагерей был впервые отмечен «День политзаключенного» совместной голодовкой и выдвижением ряда требований.
Точное количество пострадавших от политрепрессий в СССР до сих пор не установлено. По некоторым данным, в период с 1921 по 1953 годы были репрессированы свыше 4 миллионов человек, из них около 800 тысяч расстреляны. Процесс реабилитации жертв политических репрессий начался в середине пятидесятых. Но и после закрытого доклада первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева на двадцатом съезде КПСС в советских СМИ еще около трех десятилетий обращаться к этой теме было, скажем так, не принято. После того же, как стало «можно», в конце 80-х, мне довелось напечатать несколько газетных интервью с такими дожившими до того времени свидетелями сталинских репрессий и их жертвами, как совсем старенькая вдова Николая Акиртава и брат Вовы Ладария, тоже попавший в 37-м в их жернова и отсидевший немало лет в ГУЛАГе. Потом бурные политические события надолго вытеснили тему тех репрессий в Абхазии на периферию общественного сознания, хотя, разумеется, никто про них не забывал.
И вот пару лет назад я познакомил аудиторию «Эха Кавказа» с публичным выступлением на презентации изданной при поддержке Совета Европы книги дочери репрессированного Анатолия Вардания, которое произвело на всех присутствующих в зале сильное эмоциональное воздействие. А нынче хочу предложить вашему вниманию рассказ дочери другого репрессированного – Александра Званбая – врача Изольды Александровны Званбая-Капба. Наша беседа с ней проходила не так давно в ее кабинете заведующей медпунктом пансионата «Литфонд» им. Д.И. Гулиа в Пицунде. Многие в Абхазии помнят о ее муже, ушедшем из жизни лет пятнадцать назад абхазском государственном деятеле Энвере Капба. Сама Изольда Александровна, хрупкая седовласая женщина восьмидесяти трех лет, продолжает трудиться, приезжая по утрам в пансионат из Гагры.
Родилась она в 1936 году, и когда 9 сентября 1937 года как врага народа арестовали ее отца, девочке был всего годик и два месяца. Так что, естественно, она его не помнит, а знает только по рассказам родных. Отец ее учился в звандрипшской средней школе, затем окончил реальное училище в Сухуме. Политической деятельностью никогда не занимался, а стал интересоваться производством вина. Вместе со своим двоюродным братом Николаем Батовичем Анчабадзе – знаменитым впоследствии виноделом – и их общим другом Акакием Георгиевичем Сангулия Александр Алмахситович основал винно-водочное производство в Абхазии. Мать же Изольды Буца родилась в 1911 году в семье абжуйского князя Омара и была сестрой братьев-абреков Гуды и Хихви (по документам Арсена и Варлама). О трагической истории этой семьи я рассказывал в свое время на «Эхе Кавказа».
Изольда Александровна росла, по сути и не зная вплоть до 1955 года, за что арестовали и уничтожили ее отца. Она рассказывает:
«На мое имя пришла повестка явиться к генпрокурору. У мамы тогда были тяжелые приступы бронхиальной астмы, мы от нее скрыли. Тетя (Хикур Омаровна Эмухвари) за ней ухаживала. А я в тот год не поступила в институт, в Москве я сдавала. Мне было девятнадцать лет. Но тетя ни за что не хотела пускать меня в прокуратуру, она боялась, что я могу не вернуться, как это было в те годы, когда наших старших людей вызывали и они не возвращались. Ну, она сообщила брату моего отца, и он приехал. И он был осведомлен, что пересматривают эти дела. Он пошел со мной к генпрокурору. Тогда им был Шамиль Николаевич Лакоба. А его жена была моя одноклассница, Ляля Ласурия. И когда я вошла в кабинет, очень волновалась. Я заметила, что у него на столе – досье моих родителей. Шамиль заметил, что я взволнована. Он дал мне возможность посидеть спокойно. Потом он меня спросил: «Успокоилась, Изольда?» – «Да, успокоилась». Ну, и он нам объяснил, в чем его обвиняли. Мы, говорит, хотим дать тебе справку о его непричастности ни к каким политическим делам, что он необоснованно был обвинен, чтобы ты себя чувствовала всегда спокойно, что ты дочь не врага народа, а обыкновенного жителя нашей страны».
Изольда Александровна как будто снова и снова переживала тот момент более чем 60-летней давности. Потом она продолжила:
«Шамиль нас ознакомил с протоколом обвинения за подписью Рухадзе. Я вот не помню, он был начальником Сухумской милиции или Гагрской. Вот это я как-то не спрашивала у мамы. Значит, первое обвинение было то, что якобы он был поручиком царской армии. А он пятого года рождения, как он мог быть поручиком, я не знаю. Второе – якобы он был предводителем восстания в Гудаутском районе против колхозов. И третье обвинение – якобы под его руководством был заминирован железнодорожный мост через Черную речку, когда должен был проехать на поезде Иосиф Сталин. На курорт, по-моему, должен был приехать в Новый Афон. Естественно, когда следователь Григориади дал подписать ему этот протокол, отец категорически отказался. Его долго мучили, водили на допросы и все такое, но он не подписывал. И вот в один день следователь этот стал его бить, издевался физически, словесно. Папа, говорят, был очень такой мужественный, самолюбивый человек. И он не выдержал таких унижений, он схватил вот так двумя руками стол и бросил на него. И когда он бросил, тот выхватил тут же пистолет и застрелил его в кабинете. Ну, потом они сфабриковали дело так, будто бы он был осужден на десять лет без права переписки. Потом за какие-то провинности еще раз… Потому что мама подавала запрос, почему через десять лет он не вернулся, и ей ответили, что у него были какие-то проступки, за что он получил еще какой-то срок. И только через двадцать лет мы узнали всю правду».
В 1956 году выездной военный трибунал из Москвы проводил закрытый процесс по Закавказью: в Тбилиси, Баку, Ереване, Батуми, Сухуме – над теми, кто был причастен к политическим репрессиям. В Сухуме под стражей находился бывший нарком внутренних дел Абхазии Пачулия, в прошлом футболист и любимчик Лаврентия Берия. Десять дней Изольда Александровна присутствовала на этом процессе в Сухуме – с женами и детьми, другими родственниками жертв сталинско-бериевских палачей. Рядом сидел Муста Джих-оглы, родной брат Сарии Лакоба. Муста в какой-то момент вскочил с места и напомнил Пачулия, как он сигаретой прижигал тело его сестры. На процессе присутствовал и Ирадион Квициния, который был репрессирован и чудом остался живым. Он повернулся спиной к аудитории, снял сорочку и обнажил свою спину в страшных шрамах.
По делу проходили также следователи-инквизиторы Григориади, Багателия и Денисов. Рассказывали, какие методы пыток применяли – заставляли репрессированных по несколько часов держать в руках чемоданы, наполненные кирпичами, тех, кто не мог больше держать, избивали плетками, железными прутьями, мокрой крученой веревкой, заставляли тыкать пальцем в патроны для электролампочек.
Текст содержит топонимы и терминологию, используемые в самопровозглашенных республиках Абхазия и Южная Осетия
