Спонтанные дискуссии – самые ценные. Их участники не успевают свериться с классиками и мейнстримными идеями, поэтому интересные, спорные мысли то и дело проклевываются сквозь изложение прочитанного, как цыплята сквозь скорлупу. На днях в одном из социологических центров при обсуждении предвыборных рейтингов начался разговор о влиянии неопределенности на поведение избирателей – важность этого фактора возросла.
Минуло семь десятилетий с тех пор, как выдающийся психолог Эльза Френкель-Брунсвик ввела понятие «tolerance for ambiguity» – уровень неопределенности, который человек более или менее спокойно переносит. Но алгоритмы выбора в условиях, когда ситуация усложняется, старые стереотипы буксуют, а перспективы туманны, все еще плохо изучены. Чуть проще дело обстоит с интолерантностью к неопределенности – люди, которые не готовы принять новую реальность во всей ее сложности, зачастую отсекают от биполярной, черно-белой картины мира все незнакомые факторы, чтобы опереться на прежние представления и заглушить беспокойство. Один из собеседников заметил, что после того, как бывший премьер-министр Георгий Гахария решил баллотироваться на пост мэра Тбилиси, изменив привычную диспозицию, где полюса были представлены действующим градоначальником Кахой Каладзе из «Грузинской мечты» и председателем «Нацдвижения» Никой Мелия, пропагандисты со всех сторон бросились упрощать ее, доказывая, что на самом деле вариантов все же не три, а два (вообще, кандидатов больше, но ведущие партии принимают во внимание не всех). «Националы» утверждают, что партия Гахария – это та же «Грузинская мечта», но в профиль, «мечтатели» говорят, что он спелся с «националами», а сам экс-премьер повторяет, что бывшая и нынешняя правящие партии уже ничем не отличаются друг от друга. Максимальное упрощение является вполне обыденным для пропагандистской практики, и здесь важнее другое: в последние годы граждане в большинстве своем делали выбор между двумя известными им сценариями – жизнью под властью «Грузинской мечты» и жизнью под властью «Нацдвижения». Они, разумеется, не могли предвидеть будущее, но в целом представляли, как поведет себя соответствующий режим. Как интолерантные к неопределенности избиратели почувствуют себя в новых условиях, когда контуры грядущего затуманились?
Существование «третьей силы» или альтернативного кандидата усложняет ситуацию не всегда. Можно вспомнить выборы 2017 года и борьбу за пост мэра Тбилиси. Тогда Каха Каладзе набрал 51,09%, Алеко Элисашвили, выступавший как независимый кандидат, – 17,4%, Заал Удумашвили из «Нацдвижения» – 16,59%, Элене Хоштария («Европейская Грузия») получила 7,11%, Ирма Инашвили («Альянс патриотов») – 3,02%. Однако из того, что многие избиратели поддержали независимого кандидата, впервые вступившего на политическую арену, вовсе не следует, что они очертя голову шагнули в неизвестность, не испугавшись последствий. Если бы Элисашвили каким-то чудом победил, то без партии и опоры в столичном сакребуло он, скорее всего, стал бы шумным медийным персонажем, постоянно спорящим с центральными властями, но не способным изменить систему. Возможно, со временем у него возникли бы какие-то перспективы общенационального масштаба, но, в любом случае, бóльшая часть поддержавших его избирателей проголосовала отнюдь не за неопределенность с угрозой локального Армагеддона, а за вполне конвенциональное, не выходящее за рамки улучшение ситуации, тем более что «Нацдвижение» тогда было ослаблено после поражения на парламентских выборах 2016 года и раскола, а других сил, хотя бы теоретически способных «опрокинуть стол», не существовало. Проще говоря, вариант с Элисашвили просчитывался. Несколько более спорным является пример 2010 года. Тогда голоса противников «Нацдвижения» и действующего мэра Гиги Угулава (55,2%) разделились между Ираклием Аласания из «Альянса за Грузию» (19%) и Георгием Чантурия из «Христианско-демократического движения» (10,7%). Часть непримиримых оппонентов власти проголосовала за Звиада Дзидзигури (8,3%), а относительно миролюбивых - за лидера «Промышленников» Гоги Топадзе (5,2%). Речь о немедленной смене режима не шла и тогда. Положение оппозиции осложняли неудачные акции протеста 2009 года и внутренние распри. Никто, кроме радикалов, не видел в маловероятной победе Аласания и тем более Чантурия возможность сразу же опрокинуть «Нацдвижение», она скорее казалась началом длительной позиционной борьбы с опорой на местные структуры. Картина будущего и в данном случае была относительно четкой, ощущение близкой экзистенциальной угрозы влияло на избирателей в меньшей степени, чем в другие годы. А нынешним событиям сопутствует характерное для 2008, 2012, 2020 годов ощущение финальной битвы добра и зла – его, как обычно, изо всех сил раздувает пропаганда двух ведущих политических сил. Альтернативный выбор в таких условиях кажется пугающим шагом в туман и не смущает лишь толерантных к неопределенности избирателей.
Многим кажется, что толерантность и интолерантность к неопределенности образуют два полюса и зеркально отражают друг друга. На самом деле, это разные переменные, и ни одну из них нельзя называть хорошей или плохой – обе важны и содействуют как развитию личности и общества в целом, так и сохранению устойчивости. Число избирателей, желающих разрушить порочную биполярную систему «мечтатели-националы» весьма велико, но далеко не все из них предвкушают получение нового опыта, а испытывают неуверенность и страх, вопрошая «Что дальше?» Перед выборами часть из них, пусть ворча, может «отскочить» назад к старым партиям, стереотипам и «знакомому злу», как это произошло, например, в 2016-м с некоторыми избирателями, симпатизировавшими поначалу Паате Бурчуладзе и лидерам других «малых партий». Участники дискуссии говорили о природе этого явления и инструментах, позволяющих замерить, предупредить или спровоцировать его.
В начальный период пандемии COVID-19 мы хотели максимальной ясности, нам требовались однозначные, четкие ответы, соответствующие знакомым стереотипам. Хорошие эксперты не могли удовлетворить подобный спрос – не хватало данных, а совесть не позволяла им лгать, поэтому будущее в их интервью выглядело туманным и пугающим. В то же время бесчестные манипуляторы, которые «пиарились» на пандемии, транслировали какую-то дичь, не подкрепленную исследованиями, а порой и здравым смыслом, но их ответы были более четкими и, соответственно, популярными (стоит подсчитать, какими статьями о коронавирусе чаще всего делятся в соцсетях). Данный пример показывает, что интолерантность к неопределенности запросто может подтолкнуть к плохому и даже губительному выбору. Перед голосованием действуют те же алгоритмы, разница лишь в том, насколько опасной кажется неопределенность гражданам той или иной страны. Нельзя забывать, что в Грузии 30 лет назад шла гражданская война, а институты слабы, как саженцы, воткнутые школьниками в песок, поэтому и избиратели весьма пугливы.
«Нацдвижение» и сотрудничающие с ним партии заявляют, что продолжат борьбу за немедленную смену власти и потребуют назначить внеочередные парламентские выборы, если «Грузинская мечта» наберет в октябре меньше 43% голосов (как следовало из компромиссного «соглашения Мишеля»; правящая партия вышла из него, сославшись на то, что «Нацдвижение» его не подписало). В обращении к Евросоюзу и НАТО они выразили уверенность, что Запад также призовет власти провести новые выборы в парламент. Но под совместным обращением нет подписи Гахария и лидеров некоторых других партий – говоря о перспективе внеочередных выборов, они избегают однозначных формулировок. Это позволяет предположить, что оппозиционные объединения не выступят единым фронтом. Избиратели знают, на что способны «Грузинская мечта» и «Нацдвижение», но не уверены насчет Гахария и его партии «За Грузию». Она, судя по опросам, занимает третью позицию в рейтингах после традиционных лидеров, а сам бывший премьер вполне может побороться за второе место на выборах мэра Тбилиси (а во втором туре и за первое).
Лидерам «Нацдвижения» и «Грузинской мечты» (но не ее основателя Бидзины Иванишвили, так как его планы, вероятно, несколько сложнее) не нужно, чтобы партия Гахария превратилась в нечто большее, чем «Христианские демократы» в 2008-11 годах, которые собирали голоса, выпавшие за пределы биполярного контура, но не пытались сформулировать полноценную альтернативу и прийти к власти. Михаил Саакашвили после поражения 2012 года прилагал все усилия для того, чтобы «Нацдвижение» оставалось главной оппозиционной партией, и, скорее всего, считал, что сможет претендовать на всю полноту власти лишь с этого плацдарма. В последние недели он стремился сделать предвыборную картину строго биполярной – привлечь внимание к проблеме своего возвращения в Грузию, приравнять выборы к референдуму о недоверии Иванишвили и т. д. Руководители «Грузинской мечты» вторили ему, повышая ставки. Обе стороны описывают ситуацию как крайне опасную и тем самым подталкивают основную массу избирателей к «знакомому» выбору. В 2016 и 2020 годах две ведущие партии набрали в общей сложности три четверти голосов, и не исключено, что многие граждане поддержали не конкретных лидеров, их лозунги или идеи, а определенность, какой бы неприглядной она не казалась.
Когда в январе Бидзина Иванишвили ушел с поста председателя правящей партии, он сказал, что мечтает, чтобы ее сменила новая, лучшая сила. Вне зависимости от того, подразумевал ли он партию Гахария или что-то иное, для «раскрутки» подобного объединения и реализации соответствующего плана необходимо уменьшить страх избирателей перед неопределенностью, которая непременно будет сопутствовать демонтажу или обновлению старой биполярной системы. Это возможно в двух случаях: если граждане постепенно привыкнут к новой реальности или если они бросятся к ней очертя голову, чтобы избежать худшей перспективы. Есть известная метафора – обучение плаванию; с кем-то долго возились на мелководье, а кого-то выбросили из лодки, уповая на силу инстинктов и волю к жизни. Правители Грузии обычно предпочитают второй способ.
Интересно, что, вопреки нынешним представлениям (если точнее – сконструированным воспоминаниям), парламентские выборы 2003 года не воспринимались большинством избирателей как последний и решительный бой под лозунгом «Мы или они!», партийная пропаганда сделала его актуальным лишь после голосования, перед «Революцией роз». До той поры даже сторонники оппозиции, как правило, полагали, что отход Шеварднадзе и его окружения от власти будет постепенным, растянутым во времени процессом между парламентскими и очередными президентскими выборами. Но внезапно общественность обнаружила, что находится за бортом и надо как-то плыть. Не все избиратели, проголосовавшие в 2004-м за новое руководство, относились к нему хорошо, но они не хотели неопределенности и легитимизировали изменившийся порядок вещей. И осенью 1992 года далеко не всем нравилось возвращение Шеварднадзе к власти, по крайней мере, в такой форме, после вооруженного переворота, но они все же проголосовали на парламентских выборах, поскольку в условиях неопределенности, хаоса и войны хоть какая-то, пусть условно легитимная власть лучше, чем ее отсутствие. А избирательному бюллетеню, в принципе, все равно, используют ли его с улыбкой надежды или с гримасой отвращения.
Если мы проанализируем публикации в СМИ и соцсетях в те месяцы, когда часть оппозиционных партий отказывалась войти в парламент, утверждая, что результаты голосования сфальсифицировали, то увидим, что общественность больше всего раздражало не поведение сторон или их идеи, а неопределенность, порождавшая призраки хаоса, кровопролития и экономического коллапса. Эти ощущения не исчезли, а появление нового претендента обострило их. Один из участников дискуссии предположил, что перед выборами часть избирателей может «отскочить» от Гахария, так как его фактор усугубляет неопределенность, но, если за голосованием последует новый виток кризиса и положение «Мечты» ухудшится, многие сторонники правящей партии уцепятся за бывшего премьера, как за спасательный круг. На днях он сам намекнул на эту перспективу в эфире ТВ «Пирвели»: «Мне кажется, что после выборов мы не увидим «Мечту» в нынешнем виде, она распадется… Когда у правящей силы не хватает ресурсов, чтобы достойно править страной, а, с другой стороны, у оппозиции нет ресурсов, чтобы достойно оппонировать ей, в таких условиях, разумеется, возникнет новый статус-кво. В нынешней «Мечте», конечно, много достойных людей. Главное, что «Мечта» утратила связь с теми идеалами, с которых начинала. Тогда идеалом была хорошая, успешная Грузия, сегодня – сохранение власти». Бывший премьер подчеркнул, что в данном контексте не важно, выиграет ли Каладзе выборы в Тбилиси. Судя по его комментарию, «легитимность критического момента» может вернуться в повестку дня в третий раз. В случае обрушения «Грузинской мечты» значительная часть правящей элиты и людей, не желающих возвращения «националов» во власть, бросится к дверям партии «За Грузию» (реплика о достойных людях означала, что она открыта). По сути, Гахария сказал им: «Или я, или «националы», или неопределенность (которая сейчас считается синонимом хаоса)». Блефует ли он? Так все блефуют. Главное, чтобы грузинским избирателям вновь не пришлось принимать решения под давлением страха, хотя все к тому и идет.
Перед выборами 2010 года в кругу «республиканцев» бытовало выражение «улучшенный Миша». Они утверждали, что Ираклий Аласания будет служить «идеалам Революции роз», но без ненужной жестокости и диктаторских замашек. Сегодня Гахария апеллирует к «идеалам 2012 года» и, пытаясь понравиться элитам, будто бы повторяет фразу императора Александра I: «При мне все будет как при бабушке!» («Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?» – удивленно спросила Красная Шапочка). Многие влиятельные люди, чиновники, «избиратели-антимишисты» хотят услышать именно это, тогда как обывателям, не связывающим свою повседневную жизнь с политикой, нужна лишь уверенность в завтрашнем дне. Во всех перечисленных случаях встрепенувшемуся сознанию предложили нечто якобы знакомое, своеобразный эскиз, на основе которого оно само принялось создавать благостную картину жизни по идеалам, как при бабушке, с помощью воображения и приукрашенных воспоминаний.
Туман неопределенности сгустился не сразу же после парламентских выборов 2020-го, а в январе 2021-го, когда Иванишвили покинул «Мечту», пророчествуя, что ее сменит «добросовестная сила». В феврале, после отставки Гахария, часто делались выводы, что речь шла именно о нем, и начался отток «лоялистов» от «Грузинской мечты». Он был достаточно масштабным для того, чтобы Иванишвили прервал молчание и описал поведение бывшего премьера как «измену», что несколько напугало засуетившихся сторонников «Мечты», но вдохновило избирателей малых оппозиционных партий, разочаровавшихся в своих избранниках в период бойкота. Реплики об измене, сами по себе, не исключают содействия Гахария со стороны Иванишвили - первый не покушается на устои олигархической системы, а второй не хочет, чтобы его обвиняли в неформальном правлении (что будет продолжаться до тех пор, пока у власти остается «Грузинская мечта», которая в целом выработала свой ресурс). Столь быстрое и повсеместное распространение версий о том, что Иванишвили меняет «Мечту» на партию Гахария, было обеспечено именно интолерантностью к неопределенности – общественность стремилась рассеять туман и заполнить пустоту. Точно так же на первой стадии пандемии она приписывала экс-премьеру решимость и ясность мысли там, где правительство нередко действовало непродуманно, инстинктивно. Многие граждане предпочитали обманывать себя, чтобы не столкнуться с неопределенностью лицом к лицу. В критических условиях – это естественная защитная реакция (в данном случае - коллективного) сознания. Оно уже во второй раз предоставляет Георгию Гахария возможность для грандиозного блефа вне зависимости от того, какие карты у него на руках (Проект Иванишвили? Не исключено. Как говорилось в одной старой рекламе, «после узнаете».) Но, как бы то ни было, основу для блефа всегда создает отношение к неопределенности.
Можно взглянуть на проблему и с противоположной стороны. Сторонники «Нацдвижения» зачастую тяготились необходимостью учитывать мнения небольших оппозиционных партий и выплеснули на них свой гнев в апреле, когда те подписали соглашение Мишеля. Им также не нравилось, что фактор Саакашвили отодвигали на задний план, чтобы не вспугнуть других оппонентов «Мечты», которые относятся к нему плохо (см. нашумевший спор Губаза Саникидзе и Ники Мелия). Когда перед местными выборами их вождь вновь заговорил о своем возвращении в Грузию, многие из них воспряли духом, несмотря на то, что этот сценарий мобилизует и всех его противников. Очевидно, что такая картина будущего кажется им более четкой, совершенно определенной, в отличие от двусмысленных предположений 2020 года о некой коалиции. Для «лоялистов» так же важно сконцентрироваться перед выборами на фигуре лидера, и не сложно предположить, куда обратятся их взоры, если Каха Каладзе по какой-то причине перестанет соответствовать их ожиданиям. Неудивительно, что противники «Грузинской мечты» пытаются убедить их, что с Каладзе что-то не так, что он стремится отойти в сторону и за его спиной сгущается неопределенность.
Хочется верить, что сомнения и метания не приведут к рождению нового персоналистского режима, хотя нескольким участникам субботней дискуссии такое будущее казалось неизбежным. Один из них заметил, что это станет инстинктивной реакцией на неопределенность, попыткой нащупать опору в сумятице, которую Грузия не может преодолеть уже 30 лет, а не продуктом каких-то идей. «Мы не в Европе, чтобы не бояться неопределенности», - сказал он. И никто не воскликнул в ответ: «Так где же мы? Где?!»
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
