«Счастливые люди не идут на войну добровольно», – эту фразу из старого французского фильма не выносят суровые патриоты, но обожают их жены. Ее иногда вспоминают и после того, как успешный и, на первый взгляд, здравомыслящий деятель заявляет, что хочет заняться политикой. Пословица про Ерему, который несколько опрометчиво бросил точить свои веретена, позволяет выразить эмоции более экспрессивно, но мягкий привкус сожаления в ней не так ощутим, а он, безусловно, важен.
Знаменитый певец Паата Бурчуладзе идет в политику, не имея никакого опыта, если не считать таковым исполнение вокальных партий Бориса Годунова, Филиппа II Испанского и Аттилы. Ах, да, был еще царь Додон из «Золотого петушка», а это почти «Государь» Макиавелли в оперном эквиваленте. А если серьезно – отсутствие опыта в грузинской политике сродни отсутствию фонаря на змеином болоте, погруженном во мрак. Кажется, безумству храбрых следует посвятить еще одну песню, а лучше арию из оперы Леонкавалло «Паяцы».
Говорить о политических перспективах Бурчуладзе сложно. Состав его команды неизвестен, общая стратегия пока не просматривается, мы даже не знаем, умеет ли он «держать удар». Но если уж прогнозировать навскидку, сопоставляя различные социологические данные, результат получится примерно таким: при условии вдумчивого подбора кадров и удачного проведения кампании новая партия сможет претендовать на 7-8% голосов избирателей. Рассуждать о черных лебедях, роялях в кустах и прочих чудесах в решете еще рано. Но один отрывок из дебютного (весьма сумбурного) обращения Бурчуладзе тем не менее заслуживает пристального внимания.
Он считает, что стержнем грузинской политики в минувшие четверть века было самоутверждение каждого нового режима за счет предыдущего, из-за чего общество оказалось прикованным к прошлому. И предлагает распрощаться с этой эпохой, ее лидерами и политическим стилем и обратиться наконец к будущему. Бурчуладзе неожиданно удалось ухватить самую суть проблемы. Прошлое для Грузии действительно является и сизифовым камнем, и прометеевой скалой.
Манипуляции политиков, вовлекающих избирателей в ритуальную борьбу с тенями прошлого, не были бы столь эффективны при отсутствии психологических предпосылок. Речь ведь не только о том, что широкие массы мечтают о наказании негодяев из прежних правительств, все несколько сложнее. Будущее в Грузии как бы «опрокинуто» в прошлое, любая реформа или просто поставленная цель проходит проверку на соответствие высоким стандартам минувших дней, будь то державная мощь XII столетия или благополучие относительно недавних периодов. И в какой-то момент процесс сравнения в своей бессмысленной бесконечности начинает напоминать ленту Мебиуса. А само общество выглядит как пловец, который вроде бы хочет спуститься в бассейн, но никак не может оторвать руку от поручня. Что это – привязанность к прошлому или плохо замаскированный страх перед будущим? Является ли футурофобия общенациональным заболеванием?
Не исключено, что главный источник проблемы – страшный травматический опыт, полученный в 90-е после безоглядного шага в неизвестность. Сегодня многие грузины чувствуют себя намного более комфортно, когда их взгляд обращен на политические события недавнего прошлого, воспоминания молодости или хотя бы на эпоху средневекового расцвета – кстати, ее печальный финал имеет прямое отношение к рассматриваемой теме.
Георгий IV Лаша, сын и наследник царицы Тамар, выглядел настолько безупречным воплощением рыцарских добродетелей, что его история просто не могла закончиться хорошо. Должно быть, это тот самый случай, когда следует упомянуть пресловутую «зависть богов». Молодой царь влюбился в замужнюю женщину. Мало того, увез ее с собой и поселил во дворце. Церковные иерархи вместе с придворными безуспешно увещевали царя, а затем разлучили его с возлюбленной и отослали ее к мужу. Лаша-Георгий был бессилен что-либо предпринять. С той поры жизнь ему стала в тягость. Он вел себя на поле боя так, словно сознательно искал смерти. В перерывах между беспросветными загулами, демонстративно пренебрегая мнением Церкви, он блуждал по лабиринтам мистических доктрин, мечтая повстречать скорее забвение, чем истину. До начала иноземных нашествий оставались считанные годы, и стране был крайне необходим расчетливый и деятельный монарх. Но он завороженно всматривался в прошлое, хранившее образ возлюбленной, и с отвращением отталкивал настоящее и будущее. Георгий IV умер, едва перешагнув за тридцатилетний рубеж, а вскоре рухнула и грузинская держава. Как правитель, он, вероятно, заслуживает строгого осуждения, но упрекнуть его сможет лишь тот, кто никогда не любил.
В непреодолимой привязанности к прошлому есть какая-то безысходная суицидальная обреченность. Одна из главных проблем современной Грузии носит, прежде всего, психологический характер и, словно в зеркале, отражается в политике и искусстве, точнее в процессе их деградации.
Что до Пааты Бурчуладзе, то его первый политический экзамен будет связан именно с взаимопроникновением прошлого и настоящего. Руководство правящей партии с ходу назвало его марионеткой «Национального движения». И теперь ему придется опровергнуть это обвинение, если он рассчитывает привлечь избирателей, проголосовавших в 2012-м за «Грузинскую мечту». Они, скорее всего, разозлятся, если Бурчуладзе увенчает свою идею о расставании с прошлым призывом забыть все и простить всех. Впрочем, не будем забегать вперед: гул затих, он вышел на подмостки, и легко увлекающаяся, но беспощадная к ошибкам тбилисская публика, вероятно, очень скоро предоставит ему возможность почувствовать разницу между сценой театра «Ла Скала» и ареной Колизея.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции