«Не стоит смотреть на политику глазами бедняков»… Выделенная интонацией фраза привлекла внимание, словно разбитая неловким официантом тарелка, – заинтересованные взгляды начали осторожно, но настойчиво ощупывать участников беседы, поскольку сказанное могло быть замаскированным оскорблением, настоянным на классовой, кастовой или какой-то еще разновидности презрения. Обычное дело для тбилисских фуршетов, где демонстративный эгалитаризм, вводящий чужаков в заблуждение, служит маскарадным костюмом беспримесного элитаризма. Затем последовала похожая на выпад порывистого фехтовальщика ответная реплика: «Богатые часто слепнут». Обмен колкостями и смежными с ними глупостями все еще мог превратиться в интересную дискуссию о влиянии уровня доходов и социального статуса на политическое поведение, однако гонка самомнений пронеслась мимо эфемерного шанса. Но, несмотря на это, все же стоит присмотреться к теме, которую спорщики обозначили широкими мазками, словно художники, выдающие творческое бессилие за абстрактный экспрессионизм.
Живучие, как тараканы, советские стереотипы приучали нас видеть в богатых людях неотъемлемую часть правящей элиты, защищающей прежний порядок вещей от натиска революционной бедноты. Противоречия между господствующими группами при этом упоминались как-то вскользь, скороговоркой, даже если вели к таким масштабным последствиям, как Февральская революция 1917 года. Новейшая история Грузии, энергично размахивая пистолетом, убедила неискушенных наблюдателей, что богачи способны превратить протестные настроения в ниспровергающий порыв. Впервые это произошло в 1991-м, когда деньги «красных директоров» и «цеховиков», стремившихся завладеть средствами производства и прочим социалистическим наследием, помогли противникам президента Гамсахурдия мобилизоваться, вооружиться, запустить пропагандистскую машину и, наконец, произвести государственный переворот. Тогда речь шла о фактическом захвате активов под знаменем приватизации, а в 2012-м, прежде всего, об их сохранении; значительная часть богатых грузин вновь поддержала смену власти – множественные случаи фактического изъятия собственности под давлением силовиков подтолкнули их к выступлению против Михаила Саакашвили (после поражения его партии в Главную прокуратуру было внесено свыше 40 тысяч заявлений с требованием разобраться и вернуть отнятое). Какова их позиция сегодня? Как они относятся к евроинтеграции и другим политическим проблемам? Думают ли о реформах, и если да, о каких именно?
Всеобъемлющих и однозначных, как сигнал светофора, ответов нет, поскольку каждый из них индивидуально сопоставляет идеи и интересы, оценивая связанные с грядущими переменами риски и возможности. Но родовые травмы грузинского капитализма, подсознательный страх перед возвращением испытанной когда-то боли, безусловно, влияют на их выбор. Даже если фигурант не имел ничего общего с расхищением бюджетных средств, аферами, рейдерскими захватами и убийствами, а поднялся исключительно благодаря смекалке и неустанному труду, общественное мнение все равно будет рассматривать его с предубеждением, будто бы выискивая некую печать первородного греха – этим чаще всего занимаются люди, стремящиеся уравновесить свои комплексы. Возможно, с такой же угрожающей внутренней ухмылкой глядели на него обколотые бандиты 90-х, считавшие его лишь испуганной крысой, а чуть позже – коррумпированные чиновники; они прикидывались понятливыми партнерами, но затем постепенно усиливали давление - расчетливо, как палачи инквизиции. Ему приходилось иметь дело с «красной элитой», с «розовой», с «черной» (последняя хотя бы не скрывала своей криминальной сущности), с духовенством и видными деятелями культуры, дружбу которых приходилось покупать со смирением дойной коровы, а за спиной стояли конкуренты, и они, как в известной шутке, «могли и полоснуть». Какие еще нужны предпосылки для того, чтобы поддержать судебную реформу, укрепление демократических институтов и общую европеизацию общества? Но все немного сложнее и хуже, чем кажется.
Деловые люди 30 лет адаптировались к неблагоприятной среде, поэтому часто ориентируются не на справедливость и равные права, а на привилегии, которые, несмотря на технологическую и интеллектуальную отсталость, может предоставить им неофеодальная система, позволяя выигрывать важные тендеры, вступать в картельные сговоры и порабощать работников. (В 2011-м кутаисские металлурги попытались сформировать профсоюзную ячейку, и от них потребовали покаяться в создании подпольной организации (!); поддержавших их забастовщиков полицейские хватали и конвоировали к рабочим местам вместе с представителями компании; в 2018-м стало известно, что сотрудников крупной торговой сети заставляют выкупать просроченные продукты – в обоих случаях общественность повозмущалась лишь пару дней, а то и часов). Бизнес всегда стремится к расширению возможностей, но на новые технологии и институциональные реформы обычно ставят руководители небольших компаний, которым «игра привилегий» недоступна или (что реже) неинтересна, а крупные и многие подражающие им средние игроки, прежде всего, хотят оградить свою делянку и дистанцироваться от политических рисков. Когда премьер-министр Гарибашвили на заседаниях правительства говорит о новых возможностях, возникших из-за войны в Украине, – значительном увеличении транзитных перевозок, экспорта, туристического потока, он, по сути, предлагает бизнесу воспользоваться ситуацией, не выходя за рамки старой системы отношений с властями.
Ведущие бизнесмены три десятилетия (на самом деле – дольше) учились мимикрировать, адаптируясь к изменениям политической атмосферы, дробить ставки и не складывать яйца в одну корзину. На днях, комментируя разногласия между президентом Зурабишвили и руководством «Грузинской мечты», один из лидеров «Гирчи» Вахтанг Мегрелишвили сказал в эфире «Имеди»: «У меня всегда была версия, что Иванишвили играл в эту игру двумя разными командами. Была очень неопределенная и похожая на пророссийскую позиция одной команды, и вторая позиция – госпожи Саломе [Зурабишвили], которая, особенно в течение этого кризиса, по-моему, вела себя очень правильно, без ошибок. Исходя из этого, думаю, что Бидзину Иванишвили в ходе данного кризиса оправдывает именно то, что у него есть второй игрок, позиции которого отличаются и более адекватны в сложившейся обстановке». Не исключено, что позиций больше, а грузинская политика по большому счету превращена в зеркало, чтобы каждый из внешних игроков видел отражение собственных подходов. «Староевропейцы» – одних, «новоевропейцы» – других, американцы – третьих, турки – четвертых, русские – пятых… Последние вполне могли усмотреть за действиями Ираклия Гарибашвили готовность к «примыканию» (bandwagoning) – так в рамках неореалистической теории баланса угроз Стивена Уолта называется альтернативная балансированию парадоксальная стратегия сближения с источником опасности в условиях уязвимости. За минувшее столетие грузинское руководство прибегло к ней дважды: в 20-х это не помогло, но в 90-х, после абхазской катастрофы позволило выиграть время, чтобы стабилизировать страну и подготовиться к продвижению на Запад. Зурабишвили, в свою очередь, делает заявления, во многом соответствующие ожиданиям Вашингтона и Брюсселя, и ее хвалят те комментаторы, которые три года назад клеймили ее за негативный отзыв о перспективах создания американской базы в Грузии. Оттенки мнений депутатов правящей и оппозиционных партий, шумного сонмища общественных деятелей дополняют и усложняют общую картину – каждый внешний наблюдатель видит в ней что-то свое и одновременно что-то чуждое; желание активно вмешиваться при этом частично купируется. Озабоченные сохранением активов и положения в обществе представители доминантных групп обычно считают такую «мимикрирующую политику», которую можно быстро приспособить к внешнеполитическим переменам, относительно безопасной, так что Иванишвили, вне зависимости от его мотивов, в данном случае скорее выражает их общее мнение, чем формирует его.
Бессмысленно называть бывалых приспособленцев «антизападными», «пророссийскими» (или наоборот) – они выживают как умеют и не любят углубляться в геополитику. Они увязли в сиюминутном и, возлагая надежды на потомков с хорошим западным образованием, вряд ли часто задумываются о том, есть ли у людей с постсоветским олигархическим, а иногда и бандитским мировосприятием, которое отнюдь не благоприятствует рефлексии, хоть какое-то европейское будущее. Впрочем, если они убедятся, что его нет, то примутся препятствовать демонтажу системы, похожей на закрытый распределитель советской эпохи, где лояльность обменивают на привилегии.
Когда Еврокомиссия рекомендовала не предоставлять Грузии статус кандидата в члены ЕС до выполнения определенных, четко обозначенных условий, самолюбие многих грузин было уязвлено. Украина и Молдова, которым посоветовали провести схожие реформы, все же получат статус, хотя на ряде направлений, судя по рейтингам международных организаций и сущности принятых законов, грузины продвинулись дальше (даже с учетом провалов последних месяцев). Обтекаемые, щадящие формулировки представителей Еврокомиссии не успокоили их. Большинству не понравились и две реплики президента Франции, хотя лидеры «Грузинской мечты» не преминули использовать их как спасательные жилеты. Одну из них, о том, что Украина вряд ли бы получила статус, если бы не война, они втиснули в рамки своей конспирологической пропагандистской теории, согласно которой Грузию наказывают за то, что она не открывает «второй фронт». Другую превратили в универсальное оправдание, упирая на политический характер отказа. Макрон сказал: «Грузия, Армения, Азербайджан – очень близкие, дружественные страны, но если вы хорошо приглядитесь, то увидите, что сегодня они ни геополитически, ни географически не находятся в ситуации Украины и Молдовы». Даже если президент Франции подразумевал в подтексте какие-то новые, позитивные инициативы для региона, памятуя, к примеру, о Барселонском процессе, особенно актуальном для стран Магриба, или о важных для балканских стран соглашениях о стабилизации и ассоциации, упоминание географического фактора показалось многим оскорбительным, словно реплика «Вы человек не нашего круга!» из фильма в фильме «Мимино», который переводил главный герой (после нее адресат со слезами на глазах застрелился, промолвив: «Кувшин можно склеить – разбитое сердце никогда!») Но теперь, когда вулканическая лава эмоций начала остывать, обнаружилось, что в произошедшем есть и что-то положительное и, возможно, его больше, чем отрицательного.
Европейская перспектива страны впервые была официально признана, а деструктивная грузинская политика вновь обрела конкретную позитивную цель. Благодаря решению Еврокомиссии она вернулась к вектору, заданному в апреле 2021-го соглашением Мишеля, которое ведущие партии, повинуясь самым примитивным политическим инстинктам, сразу же торпедировали (по крайней мере, так им показалось – особенно правящей). Теперь же она поставлена перед развилкой – «еврореформы» или крах, поскольку значительная часть общественности раздражена недавней неудачей и намного лучше различает «дорожную карту» и стимулы. Но важнейший выбор придется сделать и оппозиции, прежде всего, – партии Саакашвили. Она может превратить контроль за ходом реформ в ключевой инструмент воздействия на власти, интегрировав его в долгосрочную стратегию продвижения к парламентским выборам, либо использовать решение Еврокомиссии как сиюминутный повод для организации протестных выступлений, нацелившись на немедленный «Евромайдан» (условно назовем его так). Не исключено, что правящая партия, несмотря на сопутствующие риски, исподволь подталкивает ее ко второму варианту (там особо и подталкивать-то не надо) и острый кризис и даже столкновения на улицах страшат ее меньше, чем проведение рекомендованных реформ, которые в конечном счете стреножат монструозные постсоветские «партии власти» – будь то «Грузинская мечта» или «Нацдвижение». Скорее всего, их лидерам очень хочется сказать (пусть через пару дней или месяцев): «Руководствуясь вашими призывами, мы очень хотели покончить с поляризацией, но сами видите, что они натворили…» Несвоевременный кризис, вероятно, еще раз подчинит новые политические тенденции старым.
Даже в тех заявлениях, которые выглядят вполне конструктивно, можно обнаружить двусмысленный подтекст. Президент Зурабишвили предложила создать «специальный независимый институт», чтобы успешно довести страну до конца 2022 года, когда европейцы обсудят проблему статуса еще раз. Она считает, что «такую рабочую группу должна возглавить конструктивная оппозиция. Это будет очень сильным посланием для наших партнеров… самым верным политическим путем, поскольку ответственность распределится между обеими сторонами». Если оставить в стороне резонный вопрос о связи «специального института» с деградировавшим парламентом, то внимание, прежде всего, привлечет направленность инициативы на внешнюю аудиторию, ее демонстративный характер. Президент, по всей видимости, понимает, что ведущие партии готовы лишь «разделить безответственность», свалив провал реформ на визави, а поляризация является для них естественной средой обитания, которую они не покинут по доброй воле. Стечение обстоятельств предоставило Зурабишвили возможность расширить зону влияния и в случае эскалации, и в случае разрядки, но ей необходимы новые форматы, подчеркивающие ее объединяющую и координирующую роль. Амбиций у нее не меньше, чем у Екатерины Медичи, но сложно предугадать, хватит ли ей терпения для работы с инертными, обидчивыми и злопамятными «малыми партиями», которые она авансом назвала конструктивными. Обстановка благоприятствует формированию «Альянса слабых» (президента и «малых партий»), впрочем, последние часто ошибаются, оценивая стратегическую перспективу.
В рассмотренном случае личные и групповые устремления можно безболезненно совместить с позитивной целью (продвижения к ЕС), но есть и негативные тенденции. Тот же бизнес (разумеется, не всех его представителей, но тем не менее) постепенно затягивает в водоворот «новых возможностей», возникших в связи с изменениями на российском рынке после введения санкций. Речь, как правило, идет не об их нарушении, а о формально легальных, но, скажем так, сероватых (порой грязноватых) схемах, сулящих высокую прибыль; аналогичные процессы идут и в других странах региона. Побочным эффектом расширения экономических связей в таких условиях, по всей вероятности, станет постепенное перемещение «в тень», к трансграничным махинациям, коррупции и характерному для России и ряда других стран СНГ уродливому симбиозу политического и экономического начал, от которого часть грузинских бизнесменов последние четверть века пыталась тихо, не привлекая внимания, отползти. Угроза «возвратной олигархизации» их мировоззрения возникла именно в тот момент, когда европейские партнеры заговорили с грузинами о деолигархизации. В одном политическом лагере это расшифровали как призыв к раскулачиванию Иванишвили и разгрому его партии, в другом – предложили начать с Давида Кезерашвили и Михаила Саакашвили. Оба варианта подразумевают смещение баланса сил в пользу одной из группировок, самостоятельно определяющей, кого и как именно она «деолигархизирует», расчищая место для новой/старой олигархии. Эта риторика вряд ли радует бизнесменов, даже если их отношения с политиками не выходят за рамки привычной постсоветской модели.
Они видели слишком мало позитивных примеров взаимопроникновения политики и бизнеса. В мемуарах нынешнего директора ЦРУ Уильяма Бернса, который на рубеже веков был послом США в Иордании, есть примечательный отрывок о создании особых промышленных зон (ОПЗ) не только ради увеличения доходов, но и для улучшения отношений Иордании и Израиля: «Товары, которые в них производились, получали свободный беспошлинный доступ на американский рынок – при условии, что доля затрат Израиля в их себестоимости составляла не менее 8%. (Примером таких товаров могли служить производимые в особой промышленной зоне на севере Иордании чемоданы и саквояжи, пластиковые ручки которых ввозились из Израиля). К 2000 г. в особых промышленных зонах было создано около 40 000 новых рабочих мест». Нечто похожее, с поправкой на местную специфику, по идее, можно придумать и для конфликтных зон Южного Кавказа. Но важнее другое – на западном направлении бизнесу нужно больше положительных стимулов и примеров, которые перевесят «новые возможности», возникшие на северном. От этого во многом зависит, поддержат ли сотни богатых и влиятельных людей «еврореформы» или, наоборот, помогут политикам саботировать их – данный фактор не стоит недооценивать.
Необходимо упомянуть и «проблему перевода», если точнее – интерпретации огромного массива текстов, связанного с понятием «европейская перспектива». Политики вычленяют из него лишь выгодные, поверхностные лозунги и отрывисто говорят о росте благосостояния, доступе к рынкам и инвестициям, подчеркивая, что без их партии ничего этого не будет. Интеллектуалы все реже занимаются бескорыстным просветительством, столь органичным в конце 90-х, когда ощущение общего дела (Res Publica) и продвижения к общенациональным целям еще не было умерщвлено новым расколом в обществе - менее кровавым, но парадоксальным образом более опасным. И бизнесмены зачастую будто бы отворачиваются и машут рукой: «Деньги на тумбочке. Оставьте нас в покое». Разумеется, порой бывает полезно взглянуть на политику глазами богачей и бедняков, консерваторов и либералов, «бидзинистов» и «мишистов», сравнивая ресурсы и прикидывая шансы. Но сейчас каждому стоит внимательно посмотреть в зеркало рекомендаций Еврокомиссии, дабы увидеть, в каком состоянии находится нация и что в ней является европейским, а что – российским. Лучше сделать это сейчас, чем еще через тридцать лет ошибок, потерь и стенаний уязвленного самолюбия.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
