Сторонники и противники власти часто спорят об уровне преступности, манипулируя статистикой. Но сегодня важнее обратить внимание на агрессивность и бессмысленную жестокость, скрытую чуть ли не за каждой строкой полицейских сводок.
Вот события минувшей декады, обсуждавшиеся в СМИ и соцсетях. В Тбилиси мужчина 14 раз ударил бывшую супругу ножом. Еще один, в Рустави, избил беременную (на 9-м месяце) жену. Двоих старшеклассников ранили в одной из столовых города Хашури. В столичном ресторане певец, развлекавший гостей, нанес ножевые ранения троим из них. А близ улицы Нуцубидзе гражданин получил четыре пули в ходе ссоры. И, наконец, инцидент, который вызвал наибольший резонанс: молодого человека не впустили в клуб «Bassiani», и он, по данным прокуратуры, ранил полицейского и двух охранников. Шум поднялся после того, как судья отпустил отпрыска семьи, располагающей определенными средствами и связями, под залог; апелляционный суд вернул его за решетку. Произошедшее то и дело называют Басианской битвой, подчеркивая трагикомическое несоответствие между славной победой грузинского оружия в начале XIII века и поножовщиной у одноименного клуба.
По всей вероятности, за каждым из упомянутых преступлений стоял не холодный расчет злоумышленников, а спонтанный эмоциональный всплеск. Чуть ли не каждый грузин с младых ногтей полагает, что постоянно находится на сцене, которая так часто напоминает окровавленную арену Колизея, и за ним наблюдают миллионы зрителей. Страх потери лица настолько силен, что в поисках исторического аналога этого обжигающего чувства нам пришлось бы обратиться к периоду позднего сегуната.
Следует выяснить, какие отягчающие факторы накладываются на исторически повышенную эмоциональную возбудимость. Многое (но не все) можно объяснить, рассуждая об экономической катастрофе, резком обострении конкуренции в условиях частичного обрушения социальной пирамиды, всеобщей фрустрации и хорошо замаскированной суицидальности. Но каждый, кто помнит старые, относительно благополучные времена, подтвердит, что, несмотря на повсеместную вежливость и даже некую куртуазность, агрессивность молодежи и общества в целом росла уже тогда. С началом гражданской войны она затопила улицы грузинских городов, как раскаленная лава.
В отличие от других небольших стран (Армения, Болгария, республики Балтии и.т.д.), которыми то и дело овладевали империи, Грузия сохранила неприкосновенной феодальную иерархию и свойственный ей дух внутрисословного (и межсословного) соперничества. Это наложило глубокий отпечаток на национальный характер. В ХХ веке остатки соответствующих институтов были уничтожены, но упорное состязание продолжалось – каждый пытался вскарабкаться на более высокую ступеньку уже не существующей лестницы. Социализм и капитализм мало что изменили в этой сугубо феодальной игре.
Выход в общественное пространство (реальное или виртуальное) зачастую напоминает прогулку по Парижу времен Ришелье, каким его описал Дюма, – в подсознании гражданина будто бы работает радар, определяющий, не оскорбил ли кто-нибудь его достоинство и где можно самоутвердиться и подчеркнуть свое превосходство. Причем, в отличие от прежних веков, права и привилегии не подкреплены ничем, кроме претензии на самый высокий статус.
Мераб Мамардашвили говорил: «Каждый грузин – сам по себе государство, каждый – царь. Он не может подчиняться кому-то другому. Это и уберегло Грузию от полного рабства, ее никогда нельзя было покорить, потому что для этого надо было истребить всех. С другой стороны, это и губило Грузию в смысле единого государства».
Когда каждый ведет себя как самопровозглашенный царь, общественная жизнь превращается в «эпоху сражающихся царств» (если позаимствовать метафору у китайцев). Многие не достигают ничего и утешаются тем, что им удалось сохранить достоинство, даже если факты (например, отъезд жены на заработки за границу) намекают на противоположное. Для них главное, чтобы ни одно оскорбление – действительное или мнимое – не осталось безнаказанным.
«Насилие у нас является престижным, – заявил на минувшей неделе президент Грузии Георгий Маргвелашвили в эфире «Рустави 2». – К сожалению, мы агрессивное общество, нам нравится агрессия, и школа не исправит этого за один день».
Ситуация усугубляется тем, что в Грузии далеко не все равны перед законом – множество представителей высших слоев, которые агрессивно расширяли жизненное пространство и совершили ряд (не только экономических) преступлений, в большинстве своем не были наказаны. Тех, кто решил, что эти методы эффективны, вряд ли удержат от соблазна увещевания или полицейский террор. Но зачастую все проще – самолюбие свело в могилу больше молодых грузин, чем героин и автомат Калашникова.
Что можно объяснить трудным подросткам в стране, где премьер-министр матерится в парламенте, как биндюжник? Оппоненты долго называли его безвольной марионеткой, и, кажется, он решил доказать обратное в соответствующей его воспитанию форме. Даже самые уравновешенные граждане иногда ведут себя так. Поэтому смерть всегда бродит рядом – помнится, гости за праздничным столом мило беседовали с родителями интеллигентнейшего молодого ученого о его будущем. Сам он почему-то запаздывал, а потом раздался телефонный звонок и все в полубессознательном состоянии помчались в больницу, где врачи в тот день совершили внеплановое чудо. Он повздорил с кем-то на бензоколонке и получил четыре ножевых ранения. Жителям Грузии хорошо знакомо ощущение бессилия, возникающее, когда жизнь, не достигшая еще зенита, прекрасная и неповторимая, раскачивается над бездной на тоненьком волоске – мало кто не побывал хоть раз в жутких больничных коридорах и не осознал, что ничего не может изменить.
Повышенная агрессивность в грузинской политике делает неизбежным самоутверждение за счет ритуального унижения и уничтожения оппонентов и мешает созданию устойчивых альянсов. Власти, судя по всему, не стремятся снизить накал страстей – наоборот, они вот уже три десятилетия проводят разделительные линии, провоцируют конфликты в обществе и, вероятно, предполагают, что, как только граждане перестанут кидаться друг на друга, они обратятся против элиты и ей придется ответить за все, что она сделала со страной.
А тот молодой ученый уехал на Запад, женился, завел детей, и его отец не хочет, чтобы внуки росли в Грузии. «Не нужно им этого… всего вот этого…», – говорит он и, отчаявшись подобрать емкое определение, неуверенно указывает куда-то за окно так, словно в сумерках затаился кровожадный зверь. Он рассматривает семейные фотографии и, конечно же, мечтает видеть внуков каждый день, но, кажется, для него важнее, чтобы зловещее «это» никогда не дотянулось до них.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
